Нина Павлова - Я останусь с тобой навсегда

И… что вы смущаетесь, полноте, уже не семнадцать нам лет.
Я тоже… как видите, полная… устала от частых диет.
Вдыхаю чай, пахнущий травами. Ваш взгляд не волнует меня.
Ах, как же вы раньше мне нравились!
За что?
… не могу я понять.

Третий месяц уже
я как будто с планеты другой…
не обижусь /ей богу/ кто пальцем крутнёт у виска,
я спокойно жила, образцово мой выглядел дом,
а теперь… а теперь ни его, ни меня не узнать.

То ли это беда, то ли нет… Нынче в сердце моём тарарам,
чтоб в квартире день каждый порядок блюсти,
я, бывало, юлой заведённой вертелась с утра,
чтоб не всё по местам, я и мысль не могла допустить.

Дни теперь кувырком, поломался размеренный ритм,
сострадание к ней изменило меня донельзя:
нынче /даже в жару/ я страшусь настежь окна открыть,
отлучаясь на час, на минуту боюсь опоздать.

Млею я, уловив виновато-прищуренный взгляд,
любопытной Касюне осколки не ставлю в укор,
не скрываю улыбки, ответно ей глядя в глаза…
мне ни капли не жаль эксклюзивный баварский фарфор.

Тишь звеня расползлась по углам. Ночь похожа на день,
не скупясь освещает луна небезгрешную твердь;
прижимая пушистый комочек поближе к себе,
я шепчу: «Спи спокойно, «мой нежный, мой ласковый зверь».

Заметнее стала в движениях томность,
цвет глаз стал ещё золотей,
сегодня Кассандра уже не котёнок
в лукошке мала ей постель.

Не скачет она от тарелки к тарелке,
что светская барышня ест,
бесхитростно щурясь, Кассандра-кокетка
вниманием жалует всех.

В края занавески когтями вцепившись,
трубою хвост пышный подняв,
в оконные стёкла уставясь, бесслышно
кивает она воробьям.

Шалунья в вазонах цветы не жалеет,
жуёт лепестки свежих роз.
Хотя у Касюни характер добрейший,
не терпит она пылесос.

Мурлычет во сне беззаботное чудо,
лучащийся ангел земной,
проснувшись на зорьке хозяев не будит,
не надоедает собой.

Душа не вмещает блаженную радость,
растроганно сердце щемит,
когда это чудо уляжется рядом
и носом коснётся щеки.

Во степи, в саманной мазанке бедная жила семья,
и была их дочь Полынушка краше всех во тех краях.

Ей, трудившейся до полночи, не был в тягость быт простой,
да нежданно в день безоблачный в дом Ковыл прислал сватов.

Но не смог их бархат с золотом сердце девичье купить,
недовольным и рассерженным им пришлось ни с чем уйти.

Байский сын стал хуже коршуна, возыграла злоба в нём,
он, смеясь, сказал товарищам: «Обесчестил я её».

Не спала всю ночь Полынушка; в дверь прошла она во тьме.
И зарёю без прощания в степь умчалась на коне.

Там, рыдая, Бога девушка лишь просила об одном:
«Пусть не тронет бай родителей, не сожжёт любимый дом».

По земле, где слёзы капали, под надрывные слова
вырастала серебристая горько-горькая трава.

Во семье свою любимицу ждали до последних дней,
не вернулась к ним Полынушка, стала дочерью степей.

Спокойно, Лизонька, не надо торопиться…
Когда же ты успела кость зарыть?
Ешь… ешь…
до слёз смущаясь, не сжимай ресницы,
мой взгляд к твоим больным глазам привык.

Довольно быстро мы друг друга приручили…
красавица, отрадушка моя,
где ты сейчас, хозяев бывших не кручинит,
предавшие тебя спокойно спят.

Какая умница! Тарелка, что светило,
сияет…
жир не надо отмывать.
Лизок, а талия твоя чуть округлилась…
Да ты никак,
подружка, ждёшь щенят?

Эх… Лизка, Лизка,
как все бабы, счастье ищешь.
Сбежал к другой твой ухажёр, поди.
На землю не ложись, не тёплы ночи нынче,
моей кровати хватит на двоих.

Лизунь, прошу тебя скромнее развлекайся,
в лицо-то с поцелуями не лезь,
давай-ка я тебя с шампунем искупаю
и причешу свалявшуюся шерсть.

Как никогда, хорош сегодня вечер…
Опустошён бокал с вишнёвым морсом;
в квартире тишь… И кажется навечно
тетрадь прилипла к скатерти вискозной.

Года и дни плывут передо мною:
то сладостью томя, то больно раня…
Я, в прошлом основательно не роюсь,
упрёками не обижаю память.

Не требую событий давних точность,
не мучаю излишним самомненьем.
Жаль многое, о чём сказала б в строчках,
без ведома дотла истёрло время.

Я не скачу по белым клеткам лихо…
Мне догонять соперника не надо;
строку украсив не избитой рифмой,
я ощущаю истинную радость.

Не дай мне, Господи,
погрязнуть в море лжи,
с нечистой совестью
дни на земле дожить.

Дай сил быть стойкою,
когда внутри надлом,
стенаньем, ойканьем
не заполняй мой дом.

Душе израненной
не дай окаменеть,
о слове праведном
когда-то пожалеть.

Не дай проклятиям
из уст моих слететь
тому, чей в слове яд
напоминает плеть.

И пусть развалится
из зла меж нас стена,
добра и благостей
подай ему сполна.

С вопросом:
«И… где та девчонка-коза»?
— взбираюсь по лестнице шаткой,
ступив на чердак, тихо: «Здравствуй», — сказав,
брожу по родимым пенатам.

Трон \бывший\ фанерную стать изогнул,
пыль слоем в моём королевстве;
на корточки сев, открываю баул,
служивший ларцом для наследства.

Бесценны… флакон от духов дорогих,
свисток /оленёнок пятнистый/,
конфетные фанты, кусочки фольги,
открытки любимых артистов.

Себя вспоминая, забыв про часы,
в ряд прошлое бережно строя,
слёз не вытирая, платком носовым
я время стираю с сокровищ…

С рожденья нравный у меня характер;
пылает временами сталь в глазах,
во мне живёт не только кроткий агнец,
но и бунтарь по линии отца.

К соседу зависть разум мой не гложет,
дом для друзей приветлив и открыт,
я безразлична к мишуре роскошной
мне мил и дорог без излишеств быт.

Тебя великую… «немытую»… больную
я обожаю сердцем и душой,
но всё внутри кипит, когда кайфуя
преступники смеются над тобой.