Иларион (Алфеев) - Таинства исцеления, служения и любви

…Брак должен быть освящаем покровом и благословением священническим… [163]

Некоторые Отцы IV века – как на Востоке, так и на Западе – говорят о браке как о Таинстве. Иоанн Златоуст, обращаясь к тем, кто устраивает шумные и пышные бракосочетания, спрашивает: «Зачем бесчестишь всенародно честное Таинство брака?» И предлагает программу христианского бракосочетания:

Все это надо отвергнуть… и позвать священников, и через молитвы и благословения заключить закон супружества, чтобы умножалась любовь жениха и сохранялось целомудрие невесты, а всего более – чтобы в дом твой вошли дела добродетели и изгнаны были из него все коварства диавола, и чтобы супруги, соединяемые благодатью Божией, проводили жизнь в веселии [164] .

Западный писатель Зенон Веронский (IV в.) говорит о том, что «любовь супружеская двух людей через достоуважаемое Таинство сочетает двух в плоть едину» [165] . Блаженный Августин подчеркивает: «В нашем браке больше силы имеет святость Таинства, чем плодородие матери» [166] . По словам Августина, «в Церкви предлагается не только союз брачный, но и Таинство»1.

Из приведенных свидетельств только Зенон, как кажется, говорит о Таинстве как церковном чинопоследовании. В остальных случаях под Таинством понимается, очевидно, сам брачный союз. Именно о брачном союзе как «великом Таинстве» говорит Иоанн Златоуст в следующих словах:

Таинство венчания складывалось на протяжении многих столетий на основе трех самостоятельных элементов: обряда возложения венков на головы брачующихся, благословения вступающих в брак епископом и совместного причащения жениха и невесты.

В греко-римской традиции венец из цветов или листьев был символом победы, наградой за военные успехи, знаком отличия или достоинства. В христианской традиции венец – символ победы над грехом, мученичества, славы. В Библии упоминаются венки из цветов, используемые на пирах (Ис. 28:1; Иез. 23:42). Золотой венец с драгоценными камнями (корона) был в Израиле символом царской власти (2 Цар. 1:10; 12:30; 4 Цар. 11:12; Песн. 3:11). В переносном смысле венок и венец служили символом разума и мудрости (Притч. 1:9; 4:9).

В христианской традиции терновый венец стал символом Христа как Царя и Мученика (Мф. 27:19; Мр. 15:17; Пн. 19:5). В апостольских посланиях венцом жизни (Иак. 1:12; Откр. 2:10), венцом славы (1 Пет. 5:4), венцом правды (2 Тим. 4:8), нетленным венцом (1 Кор. 9:25) называется награда, которую верующие во Христа, завершившие подвиг жизни, получат от Господа. Символика венца играет важную роль в Откровении Иоанна Богослова, где венец, в частности, трактуется как символ эсхатологической славы праведников (Откр. 4:4, 10) и победы Христа над злом (Откр. 6:2; 14:14). В этом значении венец изображался на раннехристианских надгробиях, на стенах катакомб, позднее – на стенах надземных храмов, над изображениями апостолов и мучеников.

Возложение венцов на головы врачующихся было древним языческим обычаем: о нем, в частности, упоминает Тертуллиан [168] . Постепенно этот обычай христианизируется. В VI веке церковное венчание совершается при бракосочетании императора, однако еще не становится общепринятым. КIX веку церковное венчание – широко распространенный обычай. Однако литургически венчание в этот период не выделялось в самостоятельное Таинство, а совершалось совместно с Евхаристией. Это подтверждает, в частности, Феодор Студит, по словам которого венчание сопровождалось краткой молитвой епископа «пред всем народом» во время литургии. Феодор приводит текст (или, скорее, часть текста) этой молитвы:

Подобные тексты, предназначенные для чтения во время литургии, содержатся и в литургических памятниках того же времени (например, в Кодексе Барберини) [170] .

Связь между Браком и Евхаристией, о которой говорил еще Иоанн Златоуст, представляется, с богословской точки зрения, чрезвычайно важной. Симеон Солунский говорит о том, что после пения «Един свят, един Господь» священник «причащает новобрачных, потому что конец всякого чинопоследования и печать всякого божественного Таинства – священное причащение» [171] . По словам Николая Кавасилы, Евхаристия есть «наиболее прехвальный брачный пир, к которому Жених приводит Церковь, как невесту-деву… на котором мы становимся плотью от Его плоти и костью от Его костей» [172] . Как отмечает протопресвитер Иоанн Мейендорф, комментируя эти слова, все таинства Церкви «находят свое завершение в Евхаристии», которая «сама является брачным пиром» [173] . Именно Евхаристия наиболее полно являет любовь Христа к Его Невесте-Церкви. В этом смысле Евхаристия служит иконой, образом идеального христианского брака, построенного в соответствии с учением апостола Павла.

Выделение Брака в самостоятельное, отдельное от Евхаристии чинопоследование Мейендорф связывает с изменением гражданского законодательства о браке в начале X века. В своей 89-й новелле византийский император Лев VI Мудрый (912 г.) провозгласил, что брак, не получивший благословения Церкви, «не будет считаться браком», а станет рассматриваться как незаконный конкубинат. Если раньше светское право придавало юридический статус браку, то теперь эта прерогатива переходила к Церкви. А это значило, что на Церковь возлагалась обязанность придавать таковой статус не только бракам, заключенным в соответствии с христианской нравственностью, но и тем, которые ей противоречили: