Н. И. Сагарда - Лекции по патрологии I—IV века

Кроме этого влияния иудейско-философской апологетики, отмечают и прямое пользование со стороны христианских апологетов материалом, какой давала греческая научная и популярная философия, которая за два века до P. X. уже предприняла борьбу против антропоморфических представлений Божества и идолослужения и вырабатывала понятие о духовном Божестве и духовном служении ему. Апологеты брали на себя задачу, аналогичную той, какая лежала и перед защитниками философии против народных предубеждений. Поэтому их речи к эллинам или к народам являются как бы христианской переделкой тех «Протрептиков» или «Увещаний», типом которых может быть Hortensius Цицерона. Подобно тому как авторы «Протрептиков», имея в виду восхвалить философию, считали необходимым предварительно нападать на пороки и предубеждения народа, чтобы очистить почву, так же поступали апологеты, чтобы приготовить победу для веры. Полемика всегда занимает значительное место в их произведениях; но в самой сущности своих аргументов, нападают ли они на мифологию и культ, возражают ли учению философских школ, осуждают ли общественную нравственность и ходячие мнения, опровергают ли астрологию и магию, они, можно сказать, не изобретают ничего нового: они берут оружие из хорошо оборудованного арсенала языческой литературы.

Таковы обычные в настоящее время суждения относительно литературной самобытности и источников христианской апологии II в. Несомненно, что они основаны на наблюдениях и сопоставлениях, и связи христианской апологии с иудейской и с произведениями языческой философии совершенно отрицать невозможно; но все-таки приведенных категорических утверждений нельзя признать совершенно бесспорными. Необходимо иметь в виду, во-первых, что это сходство с иудейской апологетикой и популярной языческой проповедью было результатом не намеренного подражания, а вытекало из совпадения в нуждах, которые для христиан создавало их положение в империи. Во-вторых, нельзя и слишком увлекаться разыскиванием определенных источников, из которых апологеты почерпали свой материал. По справедливому замечанию Alb. Ehrhard'a, «страсть отыскивать всюду отношения зависимости и указывать на отдельные произведения как конгломерат цитат и добычу литературного хищничества представляет одну из дурных сторон нашего современного сравнительного способа изучения, для которого часто всякая оригинальность является сучком в глазу» [315]. При всех доказательствах такого рода, не отличающихся убедительностью очевидного факта, почему и возможны в решении вопросов совершенно противоположные суждения, упускают из внимания то важное обстоятельство, что соприкосновения в мыслях могут быть объяснены совершенно естественно тем, что апологетический материал не составлял чьей-либо литературной собственности, а принадлежал, так сказать, апологетическому духу времени, общему религиозно-философскому сознанию. В этой области более, чем в какой-либо другой, невозможно не только проследить отдельных мотивов, но и схватить целый состав идей и наблюдать их развитие и изменение в течение времени. Эти идеи распространяются в обществе, легко запечатлеваются в умах, в особенности если выражены в краткой форме, и затем находят где-нибудь литературное выражение в том или другом сочетании, сообразно с задачами целого произведения и потребностями времени; причем естественно, что печать оригинальности они получают только в произведениях выдающихся писателей, которые в состоянии или задержать их течение, или дать им новое направление. Поэтому можно говорить о заимствовании апологетических идей только в общем смысле, отмечая иудейско-философский или эллинско-философский источник их; частнейшее применение этого общего положения можно сделать только при тщательном изучении каждого апологетического произведения. Но здесь еще не найдено твердой почвы для такого исследования. Наконец, всегда остается собственностью апологетов применение современного апологетического материала и апологетических форм к специально христианским целям и содержанию христианского учения.

Содержание богословского учения апологетов может быть представлено только при изучении отдельных памятников апологетической литературы; после этого можно будет оценить и справедливость заключений об эллинизации в нем христианства. Здесь же достаточно ограничиться замечаниями общего характера. Действительно, апологеты стремятся представить христианство как «единую, надежную и полезную философию» [(Justin., Dial. 8.1)], древнейшую и лучшую эллинской. Но важно заметить, что этим апологетами нисколько не отрицается Откровенный характер христианской религии: христианство есть единственно истинная философия, но она имеет своим предположением Откровение, так как определенно провозглашается, что истинного познания о Боге и о Божественном не может дать человеческий разум; оно может быть сообщено только посредством особого Откровения Самого Бога. Название ее «философией» указывает, что в христианстве все разумно, все согласно со здравыми положениями философии, и что оно одно обладает истиной, которая в сущности едина. Нельзя отрицать, что как в содержании понятий, так и в литературной формулировке их при изложении апологетами христианского учения сказалось сильное влияние греческой философии; до известной степени верно, что христианство апологетов сведено к философской сущности [его]. Но причину этого должно искать не в извращении их веры, не в рационализме их богословия, как будто по их представлению содержание христианского учения должно быть ограничено пределами постижимого для разума. Характер произведения и форма изложения определяется его целью — она же должна быть и масштабом, по которому следует судить о нем. Новейшая критика оставляет без внимания этот момент. А между тем достаточно поместить апологетов в ту обстановку, в которой протекала их деятельность, и представить те задачи, которые они ставили себе, — и содержание апологий их будет понятно без предположения искажения ими христианства в пользу современной философии. Цель апологетов естественно и преимущественно сводилась к тому, чтобы очистить христианство от обвинений, представить его как учение безвредное, почтительное к установившемуся порядку, согласное с разумом, данные которого оно утверждает и дополняет. Благовестие язычникам должно было иметь иной исходный пункт, чем проповедь апостолов иудеям об Иисусе как истинном Мессии, которая для язычников была бы непонятна. По отношению к языческой вере в богов проповедь о едином истинном Боге должна была предшествовать Евангелию о Его вочеловечившемся Сыне, как это показывает проповедь ап. Павла в Афинах. С первым проникновением этого Евангелия в эллинистически-римский мир в личностях, которые способны были объять его содержание, начинался духовный процесс, предмет которого составляло примирение между новым Евангелием и старыми религиозными воззрениями. Ввиду этого, апологеты должны были излагать преимущественно естественные догмы, учение, которое согласовалось с положениями великих спиритуалистических школ, — единство Бога, будущее бессмертие, нравственный закон и его санкцию в иной жизни. Если они и говорили о специально христианском возвышенном учении и установлениях, то только в такой мере, чтобы показать, что у христиан не совершается ничего постыдного. При таких условиях их христианство принимает вид человеческой мудрости, весьма высокой, или очищенной религии, которая некоторыми сторонами соприкасается с известными религиями. Этим достаточно объясняется, почему по вопросам догматического учения апологии содержат только общие положения. И нет ничего более неосновательного, как из умолчания их заключать о незнании ими тех или других положений христианского учения. Наконец, ошибка новейших историков отрицательного направления заключается в желании найти все богословие в таких произведениях, которые по самой своей задаче не могут притязать на исчерпывающее изложение предмета, и рассматривать случайные защитительные речи как «сумму» богословских взглядов авторов. Ведь ни один из апологетов не дал систематического изложения своих богословских воззрений.