Н. И. Сагарда - Лекции по патрологии I—IV века

Во второй части (cap. 48—108) на основании пророков Иустин доказывает, что поклонение Иисусу никаким образом не противоречит вере в единого истинного Бога и почитанию Бога Авраама, Исаака и Иакова. Пророки засвидетельствовали и удостоверили, что Иисус есть вочеловечившийся Сын Божий. На основании Священного Писания Иустин излагает и доказывает учение о божестве Иисуса Христа, Его воплощении, страдании, воскресении и вознесении на небо. Иустин указывает на богоявления патриархам, где Ангел Божий отличается от Бога Творца и вместе является со свойствами Божества; объясняет тайну рождения Бога Слова от Бога Отца подобием огня, возжигаемого от огня, подробно излагает пророчество Исаии (7: 14) о рождении Христа от Девы, раскрывает преобразования Креста в воздетых руках Моисея, благословении Иосифа, в змие, вознесенном на древо, и доказывает воскресение Христа из слов псалма 21–го и из истории пророка Ионы.

В третьей части (cap. 10—141) Иустин старается показать, что иудеи и язычники, обращенные апостолами к Иисусу Христу, и являются истинным Израилем, к которому относятся все обетования Ветхого Завета. В христианстве исполняется и совершается назначение религии Израиля быть мировой религией.

Собеседники расстались весьма дружелюбно, довольные результатом диспута. «Мы, — сказал Трифон, — не намеренно вступили в разговор об этих предметах, и признаюсь, что я чрезвычайно доволен нашей встречей, и думаю, что и эти друзья мои чувствуют то же самое, потому что мы нашли более, чем ожидали и могли когда–либо ожидать. Если б мы могли делать это чаще, то получили бы еще более пользы, исследуя эти самые слова (Писания); но так как, — сказал он, — ты готов оставить нас и ежедневно ожидаешь корабля, то не почитай за труд вспоминать нас как друзей твоих, когда отправишься отсюда». «С моей стороны, — отвечал Иустин, — если б я здесь остался, то желал бы ежедневно делать то же самое, но теперь, имея в виду по воле и при помощи Божией сесть на корабль, я убеждаю вас: обратитесь к этому великому делу для вашего собственного спасения и позаботьтесь предпочесть Христа Всемогущего Бога вашим учителям. После этого, — продолжает Иустин, — они оставили меня, молясь о моем спасении от опасностей путешествия и от всякого бедствия. И я молился за них и говорил: я не могу желать вам большего блага, чем то, чтобы познав, что этим путем дается мудрость всякому человеку, и вы могли несомненно веровать вместе с нами, что наш Иисус есть Христос Божий» (cap. 142).

В настоящее время признается не требующим доказательства то положение, что «Диалог» не представляет собой протокольной записи беседы, которая велась в течение двух дней; с другой стороны, он и не является вымышленным во. всем своем объеме: о некоторых фактах, которые встречаются в «Диалоге», moxhVc достаточной степенью уверенности утверждать, что они имеют историческое значение. Например, нет никакого основания думать, почему Иустин считал бы необходимым измыслить, если бы это не было так на самом деле, что он около времени последней Иудейской войны (132—135 гг.) в мантии философа появлялся в общественных местах Эфеса и неоднократно пользовался обстоятельствами, чтобы в качестве миссионера христианства вступать в беседы с людьми самых различных взглядов и направлений. Вообще, действительные факты из жизни, личные впечатления, встречи и разговоры, которые он имел с иудеями в Эфесе и в других местах, дали материал для целого произведения, будучи свободно переработаны и расположены по определенному плану, приспособительно к поставленной цели. Поэтому и в возражениях Трифона против христианства несомненно отражаются мнения представителей современного Иустину иудейства. Конечно, нет возможности провести точную грань между тем, что в содержании «Диалога» принадлежит истории, и тем, что относится к литературной композиции.

Эта точка зрения сохраняет свое значение и для решения вопроса о том, кто был Трифон — одно из главных действующих лиц «Диалога»? Был ли он действительным историческим лицом, или же вымышлен Иустином? Евсевий, вероятно на основании утраченного предисловия к «Диалогу», называет Трифона знаменитейшим между тогдашними евреями (των τότ€ Εβραίων έπισημότατον: Hist. eccl. IV, 18.6). Это обозначение бесспорно указывает на часто упоминаемого в «Мишне» палестинского равви Тарфона, современника Иустина. Τρύφων со' времен Александра сделалось довольно обычным греческим именем, которое носили многие известные иудеи. На основании иных аналогий можно думать, что иудеи это греческое имя заменяли созвучным именем еврейского образования и говорили и писали Tarphon или Tarpon. В талмудической письменности из времени равви Акиба и Иустина встречается единственный Тарфон. Во всяком случае, около этого времени иудейское предание не знает никакого другого известного иудея Трифона–Тарфона, кроме знаменитого равви. С этим именно Трифоном, если Евсевий сообщенное им указание позаимствовал из предисловия «Диалога», и сам Иустин отождествил выведенного им в «Диалоге» Трифона. Равви Трифон, хотя в юности видел еще совершение богослужения в иерусалимском храме до 70 г., однако дожил и до великой войны 132–135 гг. Как Трифон Иустина, так и равви Тарфон до войны Бар–Кохбы жил в Палестине. Выдающееся положение Тарфона как учителя и главы школы в Лидде, по соседству с родиной Иустина, заставляет считать вероятным, что и до обращения в христианство последний мог слышать о нем; не исключена возможность, что Иустин когда–нибудь во время своих путешествий встречался с Тарфоном, вероятнее всего — в Эфесе, во время войны 132–135 гг.

Но в изображении личности Тарфона в «Диалоге» Иустин несомненно значительно уклоняется от исторической действительности, представляя ученого равви чуждым того фанатизма, каким он отличался по другим сведениям о нем. Вообще же в представлении личности Трифона Иустин допускает явные противоречия: в начале «Диалога» Трифон вводится в качестве «еврея из обрезания» ('Εβραίος έκ πφίτομής), который незадолго перед тем жил в Палестине и в последнюю войну оставил свое отечество, поселился в Греции и жил по большей части в Коринфе (cap. 1), где от какого–то последователя Сократа Коринфа в Аргосе научился, что не должно пренебрегать или презирать людей в философской мантии, — значит, раньше как иудей он презирал таких людей. Но затем в течение беседы Трифон выступает уже как иудей–эллинист, хорошо знакомый с греческим образованием, в совершенстве знает греческую Библию и ссылается на нее, не обнаруживая в то же время знания еврейского текста. Он ведет беседу в самой почтительной форме, в то время как его спутники несколько раз прерывают христианского философа грубым смехом и намеренной невнимательностью; он подавляет вызванное словами Иустина раздражение (cap. 79) и вообще ни в чем не обнаруживает даже малейших признаков фанатизма. Конечно, в этом Трифоне нельзя узнать ученого и фанатичного Тарфона. Этот знаменитый равви при действительной встрече с Иустином воспользовался бы совершенно другим оружием и иначе, чем почтительный эллинист «Диалога». Чему учил и как спорил настоящий Трифон и подобные ему, Иустин мог и не знать. Он, как сказано было, в своем произведении соединил только то, что он узнал при своих встречах с эллинистами в Эфесе и в других местах иудейского рассеяния; а вывел в своем «Диалоге» знаменитого палестинского Тарфона, потому что считал его достойнейшим представителем иудейства своего времени, боровшегося с христианством.