Просите, и дано будет вам

Интересно, что дверь, которую старец за собой прикрыл, все время болталась на петлях очень свободно, сама от ветра открывалась, а после этого не знали, как ее и открыть, еле сдвинули с места, хотя внешне ее ничто не держало.

Хочу рассказать о чуде, которое недавно произошло со мной. Проснувшись, я почувствовала сильную боль в правом боку. Подумала, что опять начинается радикулит. Намазала мазью, одела, как обычно, повязку. Но к вечеру боль усилилась. Натирала, завязывала - ничто не помогало. Боль становилась невыносимой, надо было вызывать врача. Я понимала, что меня сразу же положат в больницу, а мне этого очень не хотелось. И я решила терпеть. Но день ото дня боль усиливалась, так что невозможно было ни лежать, ни сидеть, ни ходить. Есть и пить не хотелось. Я все-таки терпела, а утром и вечером, как обычно, молилась. Ночью на второй неделе боль стала такой, что сил терпеть уже не было. И я взмолилась: "Господи! Сил моих больше нет. Помоги!"

И тут же вспомнила о сухарике из Дивеева, освященном в котелке преподобного Серафима Саровского. Этот бережно хранимый котелок сейчас находится в алтаре церкви в Дивееве. Батюшка Серафим при жизни своей в благословение раздавал всем сухарики, которые имели целительную силу. И сейчас дивеевские монахини кладут сухарики в батюшкин котелок и потом раздают паломникам. А привезла сухарики в Клин одна верующая женщина, которая дала два сухарика моей соседке, а та один сухарик мне отдала.

И вот, вспомнив о нем, я насилу встала, нашла сухарик, отыскала молитву преподобному Серафиму, опустилась на колени, прочла ее три раза и попросила батюшку помочь мне. Взяла сухарик и съела половиночку. Легла и жду - что будет.

Вот тут и произошло со мной чудо. Я почувствовала, что как бы вишу сантиметрах в десяти от кровати и тяжести одеяла не чувствую. И боли нет. На глаза как бы черная тень легла, и я заснула.

Проснулась или очнулась от звонка в дверь. Встала, пошла, открыла дверь, пошла обратно - и тут только поняла, что боли почти нет. Через неделю боль совсем исчезла, будто ее и не было. Одновременно исчезла привычная боль от бедра до пятки в левой ноге. Так по молитве к Серафиму Саровскому я поправилась. В нашей Скорбященской церкви есть его икона. Я сразу и пошла к ней благодарить батюшку Серафима и Господа.

Было это во время поездки в Дивеево. В то время у меня были сильные головные боли. Зашла на могилки Н. М. Мотовилова, схимонахини Марфы, Елены Мантуровой и первой игумении - матушки Александры. Приложились мы по очереди ко всем крестам. И так получилось, что в последнюю очередь подошли к могилке монахини Елены. Я ее на панихидах всегда поминаю. Запала она мне в душу, когда я читала "Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря". Когда целовала крест - как будто родного человека обняла: стояла и плакала. А когда выплакалась, так легко стало. Отошли мы немного. Идет навстречу монахиня. Остановилась напротив меня и приветствует нас: "Христос воскресе!" Это было на Крестопоклонной неделе Великим постом. Мы удивились: вроде пост - и такое приветствие. Монахиня объяснила нам, что батюшка Серафим так всех приветствовал. Спросила, как нас зовут. Мы ответили. И вдруг говорит мне: "Вот, Еленушка, в Москве есть храм "Всех святых" на Красносельской. Там есть икона "Всецарица", привезена с Афона. Она исцеляет от всех заболеваний, даже от рака. Поезжай туда, купи иконку, Акафист и по возможности читай каждый день, и все у тебя будет хорошо".

И я молилась батюшке Серафиму, чтобы он меня вылечил, плакала сильно, жаловалась.

Долго я не могла съездить к "Всецарице". Все же месяца через четыре съездила. Приехали на Акафист. Я все сделала, что мне матушка велела: купила Акафист, иконку. А службы в тот день почему-то не было. Я очень расстроилась. Но матушка, что работает в церкви, видя, что я вся в слезах, говорит: "Вы не расстраивайтесь, закажите молебен на завтра. А сейчас сами прочитайте Акафист". Мы приложились к иконе "Всецарица", и в тот момент какой-то трепет по мне прошел, что-то со мной произошло необыкновенное. Потом читали Акафист. А он не читался: как-то само собой мы начали его петь.

С нами ездила моя племянница Светлана. Перед дорогой она не могла нормально говорить - голос пропал. Пока ехали, она только "шипела". Мы еще смеялись над ней. А когда пели Акафист, она пела вместе со всеми, но никто не обратил на это внимания - не до того было.

После Акафиста матушки и маслица нам дали, и водички освященной. Царица Небесная так устроила. И когда вышли из храма, племянница мне и говорит: "Ты ничего не замечаешь?" Я отвечаю: "Нет". - "Мой голос, я говорю".

Помогла и мне наша Заступница. С тех пор таких сильных болей у меня не было. А до того очень мучилась - на обезболивающих уколах держалась.

Нас у отца с матерью было двое: я и сестра Настенька, с которой мы очень дружили, но характера были разного - она на кавалеров заглядывалась и рано замуж вышла, а я о монастыре мечтала и все старалась черным платочком покрыться. Особенно хотелось мне попасть в Иоанновский монастырь. Он был под покровительством отца Иоанна Кронштадтского, и сам батюшка часто бывал там, а я его с детских лет почитала и любила.

Он у нас и дома бывал, хотя люди мы были самые что ни на есть простые - отец курьером при банке служил.

Так вот, мечта моя сбылась: приняли меня в Иоанновский монастырь. Находился он в Петербурге на самом краю города, на берегу небольшой речки Карповки, и был очень красивый и благоустроенный: его строили купцы в знак своей любви к отцу Иоанну и денег на него не пожалели.

А когда отводили монастырскую землю, то игумения попросила дорогого батюшку, чтобы разом дали земли и под сестринское кладбище, но батюшка грустно так головой покачал и сказал:

- Не потребуется оно вам.

Игумения очень удивилась, но спрашивать не посмела. А ведь так оно и вышло - не успела ни одна сестра в монастыре умереть, как все по белу свету разбрелись... Монастырь у нас был городской, богатый, и послушания у нас были, конечно, не такие, как в сельских монастырях.

Пришла я в монастырь здоровая, веселая, молоденькая. Проверили мои способности, чтобы знать, на какое послушание ставить. Я рисовала неплохо и петь могла. Определили меня в рисовальный класс и на клирос петь первым голосом поставили. И такая на меня тягость от этого пения нашла, что и сказать не могу, а петь приходилось много.

Вот как-то приехал к нам дорогой батюшка. Окружили мы его по обычаю, а он так ласково с нами беседует.

Увидел меня, спрашивает:

- Как, Варюша, живешь, не скучаешь? А я не утерпела да и говорю: