Записки сельского священника

Может быть — купцы? Но если взять газеты хоть только за последние три года, то и не перечесть одних только злостных банкротств, не говоря уже о других добродетелях.

Идеал, стало быть, и здесь плохой и подражать им — дело неподходящее.

Может быть, хроникёр представит нам интеллигенцию своего круга — литераторов, журналистов, фельетонистов и прочий мыслящий и пишущий люд? Но на это мы скажем ему: если только десятая доля того верна, что они друг о друге пишут и печатают во всеобщее сведение, то согласитесь, что хорош же этот круг и есть с чего брать образец!

После этого укажите мне на сословие, которое бы, всем своим составом, удовлетворяло всем требованиям всего остального общества, — во всех концах России. Укажите, что такое-то сословие дошло до такого состояния, что усовершенствований более уже не требует. Указать этого нельзя. Укажите хоть на одно лицо в свете, из времён минувших и настоящего, которым были бы довольны все. Не укажете и этого. Укажите, наконец, на два лица, которые были бы довольны друг другом во всём. Конечно, не укажете и этого. Если всё это невозможно, то как же возможно то, чтобы несколько десятков тысяч личностей, разнообразных и по образованию и по характеру, и по образу жизни, удовлетворяли требованиям миллионов людей, ещё более разнородных и разнообразнейших между собою и с бесчисленно разнообразнейшими их требованиями!

Между тем, среди духовенства, лиц высокообразованных и высоконравственных, по относительному количеству, несравненно больше, чем во всех других сословиях. Возьмите петербургское духовенство и сравните с остальными гражданами столицы — низший класс оставьте даже в покое — и вы увидите, что перевес на стороне духовенства. Возьмите в любой губернии духовенство, дворян, чиновников и купцов и сравните, опять, конечно, по относительному их количеству. В каждой губернии вы непременно найдёте человек 700 священников и псаломщиков с полным образованием среднего учебного заведения, есть с образованием академическим, и из всего количества 40% окончивших полный курс средних и высших заведений есть непременно. Переберите, потом, всех служащих чиновников во всех переполненных ими присутственных местах и вы увидите много ли там окончивших полный курс гимназий. А на служащих и неслужащих дворян и купцов придётся, просто, рукой махнуть. Журналов и учёных исследований у нас, опять, разумеется, сравнительно с количеством лиц, несравненно больше. Учёные произведения наши не уступят любому произведению светскому. О нравственном же содержании всей духовной литературы и говорить нечего. У нас нет ни ругательств, ни перебранок, ни глупых и едва ли нравственных романов и повестей, ни унижающих человеческое достоинство пасквилей друг на друга. Точно также, не в упрёк, а в видах исторической правды, мы можем спросить: кем населены Сибирь, Сахалин? кто их каторжники? кем переполнены тюремные замки? чьи ведутся процессы в мировых учреждениях, окружных гражданских и уголовных судах? Участвовал ли хоть один, не только что священник, но даже хоть последний пономарь, в государственных преступлениях?... Этого никогда не было, и можем ручаться головой за всё православное духовенство России, что никогда этого не будет.

В статье г. Минцлова, помещённой в ноябрьской книжке «Юридического Вестника» за 1881 год находим следующее, не лишённое интереса, при современных толках о духовенстве, сведение: «по уголовно-статистическим сведениям, изданным министерством юстиции, за 1873–77 гг. получается 36 осуждённых на 100,000 крестьян; между тем, другие сословия дают гораздо бо́льшие цифры; так дворяне осуждаются в числе 910 на 100,000 дворян; почетные граждане и купцы дают 58 осуждённых на 100,000; мещане — 110; отставные нижние чины и их семейства также 110; духовенство осуждается лишь в размере 1,71 (т. е. менее двух человек) на 100,000 духовных лиц и относится к крестьянам в этом отношении приблизительно как крестьяне к дворянам».

Я нимало не говорю, что духовенство свято. В консисториях наших часто производятся дела о беспорядочной жизни кого-либо из причта. Но в чем эта беспорядочность? Духовенство судится, почти исключительно, за нетрезвую жизнь. И это опять не потому, чтобы духовенство безобразничало по купечески, или как, в былое время, провинциалы-дворяне, — нет, у нас преследуется и то малое, на что в других сословиях не обращается и внимания. Притом, если вникнуть в нашу сельскую жизнь и всю её обстановку, то нужно ещё удивляться, что пьянства так мало. Из того, что будет мною сказано ниже, я надеюсь, что читатель ясно увидит, что сельскому духовному лицу нужен твёрдый-твёрдый характер, чтоб не сделаться пьяницей. Поэтому духовенство должно бы было пользоваться бо́льшим уважением и бо́льшими симпатиями общества, нежели как это есть на самом деле.

После этого сам собою следует вопрос: почему же общество недовольно духовенством, беспрестанно печатно осуждает его и требует, чтобы оно «удовлетворяло всем требованиям его», не требуя этого от других сословий?

Дело просто: общество разделяется на известные группы: дворян, военных, чиновников, купцов, крестьян и пр. Каждая группа поставлена в известные, определённые рамки; того что усвоила себе известная группа, она уже не потребует от другой; например, никто не потребует, чтобы дворянин сам лично пахал, сеял и проч.; от мужика никто не потребует учёности, чтоб он ходил во фраке, лайковых перчатках и под. Группы эти так определились, что все они живут собственной, самостоятельной жизнью, с собственными достоинствами и недостатками, не прикасаясь одна к другой. Духовенство составляет тоже отдельную группу, но она стоит в середине этих разнороднейших групп. Не принадлежа ни к одной, она, в то же время, составляет со всеми ими одно. Миссия духовенства: соединить разнороднейшие части общества в одно целое, вселить общее друг к другу доверие, любовь и быть руководителем в любви к Богу и ближним. Поэтому оно ко всем группам должно соприкасаться в одинаковой степени и на все иметь сильное влияние. Так — по идее. Но на деле — в самой жизни — делается наоборот: оно само находится под влиянием общества. Все его жизненные силы, даже последний кусок хлеба, находятся в руках общества и общество производит на него такое сильное давление, что влияние на него духовенства остаётся едва заметным. Вследствие такого неестественного положения дела, каждый член общества считает духовенство зависимым от него, а себя — в праве не только желать, но даже требовать от духовенства всего, что присуще его характеру и направлению. Духовенство или, точнее, священника разрывают на части во все стороны: всякий требует своего, нимало не обращая внимание на то, кто он и чем он должен быть на самом деле. Поэтому все разнороднейшие члены общества возлагают на него такую массу обязанностей и требования эти до того разнообразны и часто несовместимы одни с другими, и до того иногда нелепы и дики, что выполнить их нет никакой возможности. Эта масса требований, эта несовместимость их одних с другими и эта нелепость и дикость их — и бывают причиною таких бесцеремонных и беспощадных порицаний, каким подвергается духовенство. Духовенство если и имеет слабое влияние на общество, то оно проявляется только в низших слоях общества; но там, что считает себя хоть чем-нибудь выше мужика, и это слабое крайне сомнительно. Но за то тут претензий и требований от священника несравненно больше, и требования эти, большей частью, одно другого нелепее.