Андрей Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891

Продолжалась литургия, или та часть ее, которая соответствует нашей литургии оглашенных, т. е. включительно по Евангелие. Патриарх читал молитвы у большого, а новопосвященный у малого престола. Ко времени приношения (offertońum – Proskomidhl) Патриарх еще раз сел в кресле перед престолом, лицом к народу. Между тем из латинской капеллы принесены были на блюдах две большие свечи, два больших хлеба, разукрашенных и раззолоченных сверху, и два малых бочонка, также расписанные сверху разными эмблемами. Новопосвященный еще раз подошел, вместе с ассистентами, к Патриарху, стал на колена и передал ему сперва обе свечи (зажженные), а потом и блюда с хлебом и вином, целуя притом его руку. Напрасное «приношение» это тогда же и тем же путем возвращено было назад в капеллу. Последствием было только то, что приноситель отселе остался у большого престола, по левую руку Патриарха, а ассистенты стали у своих табуретов. Следовали одно за другим умовение рук и лобзание мира, переданное Патриархом новопосвященному, а им своим ассистентам, и затем опять от Патриарха капеллану и от сего всем бывшим в облачении священникам, исключая капеллана армяно-униатского архиерея, на которого во все время богослужения никто не обратил ни малейшего внимания. Даже диакон, в свое время кадивший на всех облаченных поочередно, обошел униата, и – поделом, конечно!

Credo 171было пето одно из самых торжественных, полным хором, с игрой инструмента. Во время пения его все сидели и по временам молились, выражая это кто одним наклонением головы (архиереи), кто вместе с тем и – обнажением ее (священники и диаконы). Патриарх сидел на своей кафедре, ступеньку которой заняли 4 мальчика в альбах, видимо упивавшиеся счастьем от такого торжественного сидения при ногу своего покровителя и главное – питателя. Готовый стол здесь есть первая инстанция, с которой начинает проходить minora et majora ordina 172своего служения будущий, может быть, Abbas 173, может быть, даже – Electus 174 … Все последующее литургии было пето полным хором, по отличным музыкальным композициям. Sanctus, Benedictus и особенно Agnus Dei (причастен) должны были восторгать католика, хотя в нашем соседстве и возбуждали другой оттенок чувств 175. Против чаяния, приобщались не все, принимавшие участие в богослужении в полном облачении. Даже оба епископа-ассистента не приступали к таинству. Причастниками были только посвятитель и посвященный.

После причастия возобновилось уже несколько наскучившее явление. Патриарх опять сел в свое кресло, а новопосвященный пришел перед него и преклонил колено. Первому поднесли золотую, украшенную каменьями, митру. Окропив ее святой водой, он вместе с другими архиереями надел ее новому епископу на голову, в первый раз назвав его при сем: Antistes 176, – и то, кажется, более в смысле ратника, покрытого шлемом, нежели владыки, украшенного венцом. Из произнесенных им при сем слов видно, что раздвоенность латинской митры знаменует собою двойство Заветов, Ветхого и Нового, и имеет отношение к рогам Моисея… Видно далее из этого, что артистическая замашка запада изображать Боговидца с рогами не есть простая разуждавшаяся фантазия. Увенчание митрою не было, однако же, последним действием посвящения. Патриарх еще раз сел на кресло. Ему подали перчатки, которые он, также окропив святою водою, надел на руки епископу с приличным словом, в котором упомянут был и древний Иаков, прикрывший однажды свои руки козьею кожей… а так легко было не упомянуть о нем! При этом епископальный перстень был снят с руки нового архиерея и потом опять надет сверх перчатки.

В последний раз Патриарх, еще в своем кресле, представлял собою владыку перед униженным до последней минуты собратом-рабом. Зато неожиданно быстро последний стал первым, по слову Евангелия. Патриарх, став в сторону, взял под одну, а старший из ассистентов под другую мышку новопоставленного епископа и посадили его на патриаршем кресле, дав ему в руку и жезл. Бледный и как бы мертвый, сидел тот, смотря в землю, а Патриарх, в высоком и не скрываемом довольстве, стал с боку его вместе с ассистентами и, отложив митру, возгласил: Тебе Бога хвалим… Его слова сейчас же подхватил весь хор… Минута имела истинную торжественность! Ассистенты подошли к «интронизованному» и, подняв его с непривычного седалища, повели кругом часовни Гроба Господня от запада к востоку, на сей раз по православному чину. Еле живой, казалось, смиренный и не сочувствующий своему минутному величию, епископ, обходя, не поднимал глаз и как-то неловко благословлял по временам немногих единоверцев, там и сям попадавшихся на пустом пространстве. Возвратившись к алтарю, он опять посажен был на патриаршее место и без всякого движения просидел до окончания хвалебной песни, а она, к муке случайного председателя церковного собрания, длилась не малое время.

Когда пение окончилось, Патриарх, стоя все с боку сидевшего и без митры, прочел какой-то антифон нараспев и за ним – молитву. Наступила минута последнего, и самого высшего, прославления нового архиерея. Тогда как три другие архиерея смиренно стояли с открытыми головами в стороне от престола, он, в митре и с жезлом и (не знаю, может быть, самое важное) в перчатках, должен благословить всю церковь! Он поднялся с кресла, обратился к престолу и, оградив грудь свою крестным знамением, проговорил нараспев: Буди имя Господне благословенно отныне и до века! Затем, вторично сделав на себе уже полное знамение креста, прибавил: Помощь наша во имя Господа, сотворшаго небо и землю. Как бы вполне, так<���им> обр<���азом>, собравшись с духом, он, подняв руки и склонив голову, обратился к церкви и троекратно благословил народ, говоря: Благословит вас всемогущий Бог, Отеи, и Сын и Святый Дух. Аминь!

Но возвратилась череда первому стать опять последним. Глубокий принцип auctoritatis 177идет впереди всего в Церкви, которую мы имели случай наблюдать сегодня. Он не мог позволить, чтобы последнее впечатление от службы осталось у молящихся на стороне посвященного, а не посвятите-ля. Патриарх с ассистентами, все в митрах, стали к одному углу престола, а епископ отошел к другому и, как был, в митре и с жезлом, стал перед тем еще раз на колена и пропел ему жалобно: На многая лета! Затем встал и, сделав шага два вперед, опять упал на колена и тем же напевом, но высшими нотами, пропел то же самое. Наконец, и в третий раз он сделал то же самое у самых ног Патриарха, еще более возвысив голос, точно искупал этим у него свое троекратное благословение, преподанное им всей церкви, а след<���овательно> и Патриарху. Иначе как понять это ненужное и совершенно напрасное уничижение епископского сана? Ставать на колена, в митре и с жезлом, и еще три раза, и еще петь притом, и что петь?! Жаль, что такое блестящее богослужение окончилось таким – чуть не шутовством!