Константин Поповский - Мозес

– Только не сейчас, – сказал Давид. – А кстати, куда подевался Грегори? Он, что, не вынес наших научных разговоров и удавился?

– Он спит, – сказала Ольга.

– Спит, – засмеялся Давид. – Видели?.. И это будущий монах и защитник православных ценностей… Боюсь, что Сатан уже близко.

Анна засмеялась и, кажется, погрозила ему пальцем.

– Между прочим, я такого не говорил, – сказал Феликс, демонстрируя в очередной раз свое принципиальное нежелание касаться в разговорах каких бы то ни было мистических идей.

– А ты-то здесь при чем? – Ру быстро повернулся к Феликсу, словно только и ждал, когда тот подаст голос. – Разговор, кажется, идет совсем не о тебе… Или я опять ошибся?

– А вот это уже довольно грубо, – сказал Феликс и затем добавил какую-то ерунду, вроде того, что грубость это не аргумент, на что Ру, в свою очередь сообщил, что для тех, кто мыслит перпендикулярно – другие аргументы вряд ли сумеют помочь.

– Ну, хватит вам, – сказала Ольга. – Вы еще подеритесь.

– Еще чего, – усмехнулся Ру. – Мы, слава Богу, в разных весовых категориях, если ты до сих пор еще не заметила.

– Да, что это с вами сегодня? – спросила Анна, поднимаясь и подходя к окну. – Господи, какая душегубка… Давайте хотя бы откроем окно.

– Не уверен, что если мы это сделаем, оно потом закроется, – сказал Давид.

– Господи, Давид, ну, неужели ничего нельзя сделать?

– Конечно, можно, – сказала Ольга. – Застрелиться.

«Иногда мне хочется, чтобы мне приснился какой-нибудь Апейрон или Перводвигатель, или что-нибудь в этом роде; какая-нибудь понятная непонятность, дивная игрушка, вмещающая и мир, и судьбу, где все элементы, образы, вещи, идеи и поступки могли бы уместиться на моем столе, где царил бы закон, подобный чуду и свобода мирно соседствовала бы с необходимостью так же просто, как жизнь со смертью. Я бы хотел видеть себя, гуляющего по эти пространствам, садам и лабиринтам, в которых невозможно заблудиться, – себя, навсегда оставившим заботы о будущем и утратившим память о прошлом. Одно лишь тревожит меня: что как этот «апейрон» окажется правдой? Не свободным вымыслом, танцующим среди звезд свой легкий танец, а тяжелым гулом скатывающихся с горной вершины камней? – Тогда конец снам! – Не в этой ли тревоге причина нашего по-прежнему настороженного отношения к метафизике?»

– В конце концов, все очень просто, – сказал Ру, когда однажды мы сидели у Феликса на кухне за одним из его субботних чаепитий.

– Все очень просто, – сказал он, разливая остатки вина, – потому что все мы знаем, что человек создан для счастья, как рыба для полета… Верно, Грегори?

Как и следовало ожидать, Грегори опять ничего не ответил, а только молча махнул рукой, не отрываясь от книги, которую он читал, положив на колени.

– Вообще-то мы это уже слышали, – сказала Ольга. – И притом – не один раз. Про рыбу и все такое. Во всяком случае, я.

– И я тоже, – поддержала ее Анна.

– И, тем не менее, – сказал Ру. – Тем не менее, господа. Это правда. Спросите хотя бы у Грегори.

Услышав свое имя, Грегори издал какой-то звук, но головы не поднял.

– Оставьте, наконец, Грегори в покое, – сказал Левушка. – Что вы пристали к человеку?.. Пускай идет куда хочет. Лично я не имею ничего против. Какая, в конце-то концов, разница?

– Но не в монастырь же, – сказал Ру. – Господи!.. Да еще в православный… Ты сам подумай – человек приехал из Ирландии, чтобы окончить свои дни в православном монастыре, а вы радуетесь этому, как будто он нашел чемодан денег… Он что, совсем рехнулся?

– А ты это у него спроси, – посоветовала Анна.

– Да пускай идет куда хочет, – повторил Левушка. – Он свободный человек. Хочет – пойдет к монахам, хочет – к скинхедам… Ты ведь свободный человек, Грегори? – спросил он, похлопав сидящего Грегори по колену, после чего сам же себе и ответил: – Да, я свободный ирландский человек, а вы все отстаньте от меня, пока я вам как следует не накостылял… Мне кажется, это хороший и заслуженный аргумент.

Однако, похоже, Ру не собирался оставлять Грегори в покое.

– Что значит, куда хочет? – сказал он, ныряя куда-то под стол и возвращаясь назад с новой бутылкой вина. – Или у вас уже тоже крыша поехала?.. Вы что, действительно думаете, что существуют такие специальные места, где Бог может нас спасти лучше, чем где-то еще?.. Ну, значит, вы сами идиоты, и тут уж, извините, ни хрена не поделаешь.

– А нельзя ли все-таки немного более аргументировано и без ругани? – спросил Феликс, который сильно недолюбливал Ру и никогда не упускал случая это подчеркнуть.

– Тем более что мы говорили не об этом, – заметил Левушка.

– А я говорю об этом, – не унимался Ру. – О том, что на свете нет таких мест, где Бог спасает человека лучше, чем в других. Он, что мастер высокой квалификации? А это значит, – продолжал он, повышая голос, чтобы перекричать заговоривших одновременно Анну и Левушку, – это значит, что идти в монастырь – просто глупость, особенно в начале третьего тысячелетия.

Грегори поднял голову, посмотрел на Ру и затем вновь вернулся к книге.

– А можно я скажу? – подняла руку Анна, словно это был урок и она вызвалась идти к доске отвечать. – Это значит, милый мой, что если Бог захочет, то Он может спасти человека даже в отхожем месте, не говорю уж про монастырь.

Лицо Левушки расплылось в довольной улыбке.

– Именно это я и хотел сказать, – заметил он, улыбаясь Анне.

Кажется, Давид мог поклясться, что в ответ Анна наградила Левушку мягкой и отнюдь не дружеской улыбкой. Впрочем, он, конечно, мог и ошибаться.

– И все-таки я не понимаю, – Ру, кажется, начинал сердиться. – Если Богу все равно, где тебя спасать, то какое отношение к этому имеет какой-то монастырь, пусть даже он будет из золота?.. Я не понимаю.

– Боюсь, что ты не улавливаешь нюансов, – сказал Левушка, открывая бутылку. – Разумеется, Бог может спасти тебя где угодно. Например, в борделе или в монастыре. Но если говорить честно, то почему-то первое мне кажется все-таки куда более правдоподобным, чем второе.

– Ну, а я о чем говорю? – сказал Ру, кажется, немного сбитый с толку. – Я как раз именно об этом и спрашиваю – зачем человеку идти в монастырь, если Бог найдет его, когда захочет и где захочет, и безо всякого монастыря?

– А я тебе уже ответил, – сказал Левушка, разливая вино. – Если, в самом деле, монастырь это такое место, в котором труднее спастись, чем в борделе, то это значит, что именно туда-то и следует идти, потому что христианину следует, сколько мне известно, бороться с трудностями, а не бежать от них… Что и требовалось, между прочим, доказать.

– Что и требовалось доказать, – повторил Давид. – Оказывается, что ко всему прочему, ты у нас еще и большой богослов.