Иван Аврамов - Пляска у Священной Горы

Каин смотрел в небо, пытаясь разглядеть там Господа Бога, но это ни разу ему не удалось – лишь облака неутомимо плывут там, лишь одни краски, рассветные или закатные, алые, багряные, золотистые, или ослепительно-белые, когда солнце в зените, а иногда и кромешно-темные, если собирался дождь, сменяют друг друга. Небо было высоким и недосягаемым, далеким, как отцовский Эдем, охраняемый херувимом с огненным мечом, к небу нельзя дотянуться рукой, потрогать его на ощупь, как траву, как чернозем, суглинок или супесь под ней.

Каину казалось несправедливым, что самый тяжкий труд выпал именно на его долю. Попробуй взрыхлить даже самым острым обломком камня эту ниву, провести одну за другой борозды, бросить туда по весне придирчиво отобранные, самые лучшие семена диких злаков, присыпать, прикрыть их землей, а потом, согнувшись в три погибели, день-деньской вырывать с корнем сорняки и плевелы, эту человеческую, его, Каина, повседневную заботу взлелеянные им растения – и тот же овес, и дикая пшеница, и маленькие, но сладкие тыквы будто чувствовали, отзываясь прибавкой в весе, даже, казалось, становясь лучше на вкус.

По соседству, там, где, ничего, пожалуй, и не вырастишь того, что годится в пищу, выпасал своих овец Авель. Он зорко следил за тем, чтобы никто из хищных зверей, в первую очередь, конечно, волки, не покусился на его стадо. Беготни, конечно, брату хватало, в отличие от Каина, он был быстроног, порой опережал даже ветер, и питомцы Авеля, с которыми он был ласков, пастыря своего любили, к осени их покрывало густое руно, тук их радовал глаз. Иногда, когда старший брат навещал младшего, он заставал его лежащим на каком-нибудь пригорке, с которого хорошо было видно все стадо, и тогда тень неудовольствия набегала на лицо Каина: не работенка, а сплошное безделье! Каин почему-то не вспоминал, что такие передышки весьма нередки и у него самого. А еще легкое, будто помимо его воли, раздражение, которое вырастало, крепло в его душе, он переносил и на отца: по его велению ведь он стал земледельцем. Почему, ясно: он старший, ему в первую очередь и выполнять волю Господа – роняя со лба соленый, выедающий глаза пот, холить и лелеять в тяжких трудах землю, которая не даст помереть им всем с голоду.

Вообще-то, оба они, высокие, в плечах косая сажень, были красивыми юношами, больше похожими на мать, и под белой их кожей живыми бугорками перекатывались тугие мускулы.

Однажды, возвращаясь после дневных трудов домой, братья решили помериться силами – так, потехи ради, наедине, без лишних глаз, хотя и не догадывались, что издали пристально, с любовью, восторгаясь их молодой энергией, наблюдают за ними отец с матерью. Долго, долго не разжимали Каин с Авелем крепких, не продохнешь, объятий, стараясь одолеть друг друга, и тела их стали скользкими от пота, и трава, безжалостно вытоптанная сильными ступнями, остро пахла свежей зеленой кровью, и схватка уже попахивала ничьей, как Авель все же изловчился и красивым броском через бедро бросил брата на лопатки. Победа была честной, и Авель, широко улыбаясь, протянул Каину руку: давай, помогу встать, и вдруг оторопел, пораженный взглядом поверженного соперника: такой злости в глазах брата он еще не видел.

– Каин, ты, конечно, сильнее меня, – мягко сказал Авель. – Не обижайся, брат. Просто мне чуточку больше повезло. В следующий раз ты точно меня одолеешь.

И он не лукавил. Каин и вправду был сильнее его – заметно шире в плечах, немножко выше ростом.

Адам с Евой ничего не сказали сыновьям об их единоборстве – наверное, пощадили самолюбие первенца, хотя совсем скоро Ева стала замечать, что тот заметно переменился: иногда во время общей трапезы в его глазах вспыхивали злые искорки, сначала она винила в этом себя, ведь, чего греха таить, иной раз подсовывала Авелю как младшенькому наиболее лакомый кусочек, потом вдруг поняла, что дело не только в этом.

– Знаешь, Адам, мне кажется, с Каином что-то не так… – однажды на рассвете шепнула она мужу.

– О чем ты, Ева?

– Сдается мне, что Авель вызывает у него какие-то недобрые чувства. Может, это и раньше вызревало в его душе, но с недавних пор, когда младшенький одолел его в единоборстве, что-то плохое раскустилось в его душе, как поганый чертополох. Даже не знаю, как назвать это. Такого слова в нашем языке еще нет.

– Ну, на то мы и люди, чтобы придумать новое слово. Это, Ева… Это… Это немножко похоже на ревность, она ведь тебе знакома, не правда ли? – Ева промолчала, а Адам продолжил: – Но на этом сходство, пожалуй, и кончается. Понимаешь, Каин наш видит младшенького, словно глаза ему застилает злая пелена, он будто завидел что-то издалека, потом, конечно, вблизи уразумеет, что зрение его подвело, но вот отделаться от первого впечатления он уже не может, досада, раздражение остаются с ним, копятся, он не в силах отделаться от них, ему кажется, что Авелю лучше, легче жить на этом свете, что Авель располагает чем-то таким, чего у него нет, чем судьба несправедливо обделила его… Ева, я вроде бы придумал это слово – ЗАВИДЕТЬ у такого же, как ты сам, то, что портит тебе настроение, наполняет сердце и душу до поры, до времени хорошо скрываемой злобой, хотя ты и знаешь, что этот, такой же, как ты сам, ни в чем перед тобой не провинился, ничем тебя не обидел… Видеть, завидеть, за… ЗАВИДОВАТЬ! Испытывать…ЗАВИСТЬ! Да-да, ЗАВИСТЬ! А с Каином я поговорю, он, надеюсь, прислушается к отцу…

Однако поговорить с Каином Адам не успел. Он решил перенести этот разговор на потом, после того, как совершится важное событие – братья вознамерились принести жертву Богу, и негоже было омрачать это священнодействие отцовским, не очень-то приятным для старшего сына внушением.

К жертвенникам, грубо сложенным из дикого камня, Каин и Авель принесли наилучшее из того, чем они располагали, да и время выбрали самое удачное – наступившая осень щедро вознаградила земледельца и пастуха за их неустанные труды.

Старший брат возложил к подножию жертвенника неярко-желтые снопы ячменя и сизоватые овса, ломкие колосья полбы, бобы красной чечевицы, поздние смоквы, плоды иных деревьев, младший же предназначил в дар Господу Богу от первородных стада своего тучных овец и юных доверчивых козлят, и все это вместе – животные и растения – как нельзя лучше передавало красоту и отзывчивость земли, от которой кормится человек.

Оба брата вздели лица к высокому, уже не жаркому, но еще теплому небу, и во взорах их читалось ясное желание угодить Всевышнему, возблагодарить его за неустанную милость, только Каин смотрел на облака и голубые разрывы между ними сурово, как бы с неохотой, точно бы по обязанности, а Авель прямо-таки светился счастьем. Эта разность во взглядах, в настроении, в биении сердец не укрылась от Бога, и он ПРИЗРЕЛ на младшего Адамова сына и его подношение, а на Каина и его дары не обратил внимания. Обида напополам с завистью выжигали нутро Каина с той же силой, с какой огонь от молнии пожирает сухое дерево. «Опять – Авель! Снова – Авель! Даже всемогущий Господь ему благоволит! – горячечно думал он, потупив взор. – Почему он, а не я? Ведь я, именно я обихаживаю землю в поте лица своего, как и повелел Приемлющий дары, изгоняя отца и мать из Эдема!» И тут же в ушах у него зазвучал голос Господа: «ПОЧЕМУ ТЫ ОГОРЧИЛСЯ? И ОТЧЕГО ПОНИКЛО ЛИЦО ТВОЕ?»