Дмитрий Мережковский - Тайна Трех. Египет и Вавилон

Весь Египет и есть не что иное, как опыт воскресения. И пусть не удался он или не закончился в самом Египте. Но, если когда-нибудь, где-нибудь удастся, – христиане верят, что уже удался, – то это будет не без Египта.

Вот почему: «от Египта воззвал Я Сына Моего» (Матф. II, 15).

Хорошо это или плохо, мудро или глупо, но не метафизики «бессмертья», а «воскресной физики» ищет Египет; воскресению плоти у самой плоти учится. Понимает, может быть, не хуже нашего, что физика эта – порядка нездешнего, в котором все неизреченно и немыслимо для нашего слова и разума; мыслится только в безумных «радениях», оргиях, изрекается только в безмолвных таинствах.

В плоти ищет и находит Египет три тайны воскресные.

Первая тайна – в плоти космической.

Заходящее солнце, ущербный месяц, убывающий Нил – умирание Бога; солнце восходящее, полнолуние, половодие – воскресение. Вот почему Озирисово тело зелено, как лунный свет; и четырнадцать частей растерзанного тела его – четырнадцать дней убывающего месяца; а семьдесят два заговорщика, убийц его, – дни зимней засухи, когда воды Нила падают до самого низкого уровня, и Озирис нисходит во гроб.

Вторая тайна – в плоти растительной.

«Египтяне говорят, что Озирис хоронится, когда съемный плод скрывается в земле, и что снова оживает, является, в прорастающем семени» ( Plutarch. De Iside et Osiride).

«Озирис есть владыка жизни, сущий в хлебном семени» (Кн. Мертв., 147). Озирис есть Душа Хлеба, Bata: вот почему сеять хлеб – значит «хоронить Озириса». На празднике жатвы царь пожинает серпом первый сноп, убивает Озириса, и убитым богом, хлебом, живут, питаются люди. «Я – Озирис, я – пожинаемый Нэпра» (бог пшеницы), – говорит о себе умерший в надгробной надписи.

На острове Филэ, в одной из часовен храма Изиды, изображены колосья, прорастающие из мертвого тела Озирисова; жрец поливает их водой из сосуда; рядом надпись: «Вот образ того, кого не должно знать, Озириса тайного, исходящего из вод возвратных» (наводнения). А на другом изображении – гробница, осененная деревом, с надписью: «Озирис, прозябающий из семени».

Это и значит: тайна прозябающего семени – тайна воскресающего тела. «То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет… Сеется тело душевное, восстает тело духовное» (Перв. Кор. XV, 36, 44).

Подобие не доказательство, и магия не механика. Но живые подобия иногда принудительней всех доказательств, и магия жизни сильнее мертвой механики. Мы не знаем, что происходит в оживающем семени; но если бы узнали, то, может быть, это показалось бы нам таким же чудом, неизреченным и немыслимым, как то, что происходит в воскресающем теле. Возможное в семени почему не возможно и в теле? Разве тело не значительнее семени?

Во многих египетских гробницах (Тутмеса III, Иуйи и Туйи, Мегарпири) найден «Озирис прорастающий». На низкой раме натянуто полотно; на полотне начертан облик Озирисовой мумии, покрыт тонким слоем чернозема и густо засеян ячменными или пшеничными семенами. Семена увлажняются, пока чуть-чуть не прорастут; тогда проросшие стебли подстригают и равняют гладко, как травку на газонах наших садов. Так, в могиле, рядом с телом покойника, образуется ярко-зеленое, весеннее, воскресное тело Озириса. Живые как бы учат мертвого: «Вот, ожило семя – оживай и ты».

В погребальных таинствах, пока неистово вопят вопленицы, так же неистово пляшут плясуньи, голые девушки: стоя в ряд, на одной ноге, подымают другую, все вместе, опускают и опять подымают, все выше и выше. Это значит: так высоко, как подымаются ноги, да взойдет из земли колос, да восстанет мертвый из гроба.

В Абидосских мистериях, замешивается в золотой квашне тесто из пшеничной муки, фиников, ладана, мирры, воды, земли и драгоценных каменьев; из теста вылепливаются в золотых полых складнях все части растерзанного Озирисова тела и соединяются в маленькую, в пол-локтя, мумию, которая сушится, печется, как хлеб на солнце, полагается на ложе, «плащаницу» Озирисову, среди бесчисленных лампад и курильниц, и затем погребается.

«Люди едят плоть твою», – сказано в Книге Мертвых, и в лейденском «магическом папирусе»: «Видно сие да будет кровью Озирисовой».

В Деир-эль-Бахари (Фивы) найдены христианские мумии. Рядом с символом таинств Озирисовых, изображены на них чаша и колос, вино и хлеб Евхаристии.

Так тень соприкасается с телом: тень – Озирис – падает к ногам Господним.

И, наконец, третья воскресная тайна – животная.

Уже в древнейших наагадетских, допирамидных могилах (VII–VIII тысячелетия), овальных или прямоугольных ямах, человеческие костяки лежат на левом боку, в положении согнутом, как младенцы в утробе матери, чтобы легче было родиться – воскреснуть.

В похоронных таинствах позднейшего Египта закалывается жертва – антилопа, газель, бык или другое животное – и в свежесодранную кожу облекается покойник или ложится жрец, согнувшись тоже, как младенец во чреве матери. Эта кожа, meskhent, есть гроб-колыбель, «место становления», «превращения», cheper. «Через кожу-колыбель прошел Озирис. Таинство кожи есть колыбельное таинство», – говорится в Книге Мертвых.

Впоследствии кожа заменяется пеленою мумийной. Полежав под ней, жрец выходит из нее, как младенец из чрева матери: умерший воскресает – рождается.

В Озирисовых праздничных шествиях, на древках священных знамен, предносится «сэдшед», shedsched, изображение савана, в виде женской матки в последней степени беременности. Во врачебных папирусах shed значит vulva, матка, или foetus, человеческий зародыш – иероглиф этого слова изображает довольно точный анатомический разрез матки.

Воскресающий человек отожествляется с Амоном-Ра, восходящим солнцем, рождаемым от Небесной Телицы, Гатор: «Ты чист, ты чист, Амон! Уста твои, как уста молочного теленка, в день рождения телицею-маткою» (Книга Мертвых). Непостижимый для нас предел божественной ласки – в этом обращении к умершему: молочком от тебя пахнет, как от теленочка.

По Гераклиту: «смерть есть рождение» ( Heraclit. Fragm., 21).

«Путь вверх и вниз – один и тот же.

(Fragm., 60). Это значит: умирая, мы туда рождаемся; рождаясь, приходим оттуда .

«Все три дня, в продолжение которых для него не было времени, он барахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая сила… Он чувствовал, что мучение его в том, что он всовывается в эту черную дыру, и еще больше в том, что он не может пролезть в нее… Вдруг какая-то сила толкнула его в грудь, в бок; еще сильнее сдавило ему дыхание; он провалился в дыру, и там, в конце дыры, засветилось что-то» («Смерть Ивана Ильича» Л. Толстого ).