Матвей Барсов - СБОРНИК СТАТЕЙ ПО ИСТОЛКОВАТЕЛЬНОМУ И НАЗИДАТЕЛЬНОМУ ЧТЕНИЮ ДЕЯНИЙ СВЯТЫХ АПОСТОЛОВ

Павел начинает: «Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя по граду вашему и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: неведомому Богу»…

Уже три-четыре века назад греческие философы пришли к выводу, что старинная эллинская религия есть собрание старинных сказаний, которые не имеют никакой достоверности, а часто и доброго, похвального смысла; что идолы — не боги; что признаваемые эллинами боги не существовали и не существуют в том виде, в каком изображались народными мифами, и что над всеми богами существует Бог высочайший, Которого никто не знает, но и знать не может, — Бог неведомый. Сему-то неведомому Богу афиняне и поставили жертвенник. Впрочем, в этом философском смысле разумели Его только образованнейшие эллины. Для простых же афинян этот Бог был один из множества богов, таких же ограниченных и несовершенных, как и другие эллинские боги, только неизвестный им. Так, чтоб и этого неизвестного им Бога не обделить своим почитанием, афиняне и Ему поставили жертвенник. Что же касается апостола, то, приспособляясь к понятиям слушателей, Павел разумеет сего бога в обоих смыслах, как в философском, так и в общенародном, однако же, возводит своих слушателей к совершеннейшему понятию о Боге, как существе высочайшем и непостижимом.

«Сего-то Бога, Которого вы, не ведая, чтите, я и проповедую вам», — продолжал св. апостол, — «не чужого Бога, а вашего, вами самими почитаемого, Которого вы не ведаете, однако же, явно ведать желаете. — Сей Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли», о чем вы и сами догадываетесь, хотя и не отваживаетесь исповедать, — «Сей Бог живет не в рукотворенных храмах», которые составляют гордость и славу Афин, — «и не требует Сей Бог служения рук человеческих, как бы имеющий

565в чем-либо нужду», вроде ваших жертвоприношений и возлияний и курений, «Сам даруя всему жизнь, дыхание и все. Он произвел весь род человеческий от единой крови, для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы обитанию их», так что каждый народ должен жить на земле там и столько, где и сколько предопределил Бог, — дабы народы, в назначенных пределах и периодах своего существования, «искали Бога, не осяжут ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас. Ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «Мы Его и род».

Таким образом, опершись не только на общечеловеческий смысл, на врожденную идею о Существе высочайшем, но и на понятие о Нем даже эллинских поэтов-мудрецов, которые, отчасти постигая Бога высочайшего, а человека представляя высшим из сотворенных существ, понимали, что мы произошли от Бога, даже порождены Богом, — на этом основании св. апостол приступает теперь к отважному слову о нелепости эллинского идолопоклонства, вообще о суетности языческой религии.

«Итак, будучи родом Божиим, — продолжает апостол, — не должны мы думать, что божество подобно золоту, которое ниже нас и не сродно нам, или серебру или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого». Что это за божество, которое мы выделываем из грубых веществ собственным искусством и вымыслом? Такие низкие понятия о божестве возросли и держались во времена человеческого неведения. Ныне же, когда всякий понимает тщету прежней низменной религии, «ныне оставляя, презирая, прощая времена неведения, Бог повелевает людям всем всюду покаяться. Ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную через предопределенного Им Мужа, подав о Нем, о Его божественном посланничестве удостоверение всем, воскресив Его из мертвых».

Конец речи св. апостола. В этих немногих, но возвышеннейших, боговдохновенных словах, св. апостол Павел изложил всю сущность учения о религии, как языческой, так и христианской; а сопоставив их рядом, показал всю нелепость идолопоклонства, как и истинно божественное происхождение христианства. Божественность христианства он указывает, с одной стороны, в недосягаемой высоте и чистоте христианского учения о Существе высочайшем, о близости к Богу человеческой природы, порожденной самим Божеством, как и о падении человека, об упадке его смысла до того, что он вообразил было божествами собственные изделия своих рук, своего искусства и вымысла из низких веществ; а с другой стороны, указывает в знамениях и чудесах, которыми подтверждено божественное посольство Иисуса Христа, особенно же в поразительнейшем и достовернейшем из чудес, именно в воскресении Основателя нашей веры из мертвых, — и в воскресении, засвидетельствованном многими очевидцами Воскресшего, числом более 500 братий, из коих многие к этой поре уже и почили сном смерти, а многие оставались еще в живых; — о чем апостол Павел в эту же пору писал к соседям афинян коринфянам. Одним словом, с научно-богословской точки зрения это такая в кратких словах многосодержательная речь, что из нее можно бы извлечь целую богословскую систему. И все это изречено в художественнейшей форме, по всем приемам ораторского искусства: сначала апостол как бы благорасполагает афинян; хвалит в них достойное похвалы, именно их набожность, кидающуюся в глаза, выражающуюся в благолепных чтилищах, — в великолепных храмах. А затем выражает сожаление, что их религиозность так жалко направлена. Далее, всему афинскому ареопагу, сему высшему собранию блюстителей народных обычаев, религиозных уставов и законов отечественных, прямо пред глаза выставляет всю неразумность и низость язычества и, сравнительно с ним, всю недосягаемо божественную высоту христианства; в заключение же строго, именем Бога высочайшего, требует от этих отцов отечества не только покаяния в заблуждениях, но и отвержения исконной отечественной веры и решительного обращения к вере новой, указывая им грозного Судью вселенной в лице Иисуса Христа, Которого божественность засвидетельствовал Сам Бог, воскресив Его из мертвых, — чудом почти неслыханным от начала мира.

Какие же плоды принесла эта возвышеннейшая речь величайшего из учителей христианства, из ораторов всего мира? По-видимому, самые незначительные.

Раздражаясь в душе зрелищем этой столицы языческих религий и образования, Павел несколько дней состязается с иудеями, их прозелитами и со многими из встречавшихся; не видно, чтобы кто из них обратился. Состязается с некоторыми из философов стоических и эпикурейских, — где же философам сознать свои заблуждения!? Многодневными своими беседами со всем этим народом заслуживает прозвище суеслова: он, апостол Павел, суеслов!… Умнейшие из афинян видят в нем только любопытное, да и странное зрелище, потому что он, кажется, делает безнадежное дело, проповедует каких-то новых богов, — кому проповедует? Афинянам, которые и в своих-то богов переставали верить. Стоит ли слушать? Однако же, отчего и не послушать эту новость, не полюбопытствовать, что это за новое учение, которое проповедует этот странный человек, так не похожий на афинянина ни по образованию, ни по внешней выдержке? Расскажи же нам, а мы послушаем эту новость, как новость, не больше. А когда он произнес свою высокую, глубокомысленнейшую, в высшей степени, смелую речь, — речь, которой разумности и величайшей серьезности не могли не понять, — они, очевидно, крайне смущенные, или, точнее — сконфуженные этой речью, — вот накликали! Этот странный человек всему ареопагу в лицо сказал, что ваша афинская святыня, которою вы так выставляетесь, ваше исповедание, к которому вы внутренне холодны, однако же, для виду принадлежите, — все это, более простительное во времена неведения, теперь отжившая, явная всякому и потому преступная нелепость. Сконфуженные такой неожиданностью, не непостыдной для них, одни из них стали насмехаться, чтобы выйти из положения в высшей степени неловкого и поддержать видимость своей философской мудрости, — насмехаться по поводу того, что нашел-де где и кому рассказывать о воскресении мертвых. А другие поскорее выпроваживают его из своего священного ареопага: в другой раз зайдешь, в другой раз тебя послушаем, а теперь уходи, ты нам не нужен. Итак, Павел изыде из среды их.