Мартин Бубер - Хасидские предания

правомерности. Никогда старое учение, как таковое, не порожда-

ет в более поздней эпохе нового образа жизни, а это новое

возникает в сфере личного и общинного существования. Его

появление здесь означает глубокое изменение, несмотря на упор-

ное сохранение традиционных форм. При своем возникновении,

а иногда в еще большей степени на последующих стадиях раз-

вития новое ассимилирует старое учение и ссылается на него,

даже усматривает в нем свое собственное начало. Конечно, эле-

менты этого учения уже при жизни основателя кажутся органи-

чески слившимися с его собственным религиозным опытом, но

именно в тех модификациях, которые характерны для него и для

начинающегося при нем нового образа жизни. В последующих

поколениях ученики и ученики учеников подчас отступают от

этой модификации, когда начинает главенствовать доктрина,

ставшая эпигонской, но уже в ближайшем поколении она может

обрести возобновленную жизненность и силу.

Можно проследить в деталях, что именно так обстоит дело

с хасидизмом и его отношением к каббале* (главным образом,

к более поздней, "лурианской"*). Тот, кто верен своей особой

задаче действовать "избирательно", определенно знает, что ему

нужно включать в свою работу, а что, бесспорно, предоставить

исследователю, следующему закону исторической точности.

Были высказаны возражения по поводу того, что мое изобра-

жение и истолкование хасидизма в значительной мере основывает-

ся на собрании его легенд и что оно пренебрегает теоретической

литературой, возникшей задолго до них, а именно в период

"действительной продуктивности хасидизма"; выражением его

продуктивности якобы как раз и была теоретическая литература,

тогда как сборники легенд возникли по большей части почти

пятьдесят лет спустя после периода "творческой продуктивности".

Чтобы проверить утверждения о позднем появлении легенд

в хасидизме, необходимо, как мы вскоре поймем, более подробно

рассмотреть религиозно-историческую и литературно-историчес-

кую форму, в которой нашло свое выражение данное проявление

хасидизма. Я характеризую эту форму как легендарный анекдот.

Речь идет о коротких и совсем кратких историях, которые почти

всегда основываются на высказываниях учителя - основателя

"мистического" учения; в них рассказывается о событии, давшем

повод для какого-нибудь высказывания.

В истории религий, насколько я знаю, есть только три приме-

ра полного проявления указанной формы: это собрания легенд

суфизма, дзэн-буддизма и хасидизма'.

Как суфизм, так и дзэн (хотя оба направления имеют значи-

тельные теоретические произведения) ставят легендарные рас-

сказы в центр религиозно-исторического процесса.

Необходимо решительно подчеркнуть, что я никоим образом

не веду речь об истории мистики как таковой, а лишь об особого

'Собрание францисканских легенд не упоминается здесь из-за особенностей

своего возникновения. Скорее можно было бы привлечь к рассмотрению оп-

ределенные даосские тексты. Однако они представляют собой, в сущности, при-

тчи, а не анекдоты.

рода явлениях в ней. С общими высказываниями этого рода,

к которым хотят присоединить мои собственные, я не могу

согласиться. Если, например, Тор Андре' заявляет об опасности

непонимания теологией религий, что представляется ему наи-

более убедительным, когда речь идет о мистике, то я усматриваю

здесь непонимание специфики. Кто отважится дать оценку клас-

сическим даосским рассказам, сравнивая их с текстами, которые

приписываются Лао-цзы, или столь смелым произведениям не-

мецкой монастырской мистики, как история сестры Катри*, срав-

нивая их с проповедью Майстера Экхарта? Эти примеры ясно

показывают, что надо проводить различие между двумя родами

мистики. Тот, который я имею ввиду, принадлежит к историчес-

ким явлениям, своеобразие которых обнаруживается самым не-

посредственным образом в их реализации, а вместе с тем и в собы-

тийной сфере.

Сравним между собой две представительные фигуры ислам-

ской мистики: богослова аль-Джунайда, сыгравшего определяю-

щую роль в эволюции доктрины, и аль-Халладжа, объявленного

еретиком из-за его учения об идентичности и на этом основании

казненного. Они были современниками. Что касается первого, то

сохранилось многое из созданного им учения. Второй помимо

своих стихов известен только в устной передаче. Эти устные

высказывания известны по сохранившимся рассказам о его жиз-

ни, которые полны его изречений. Не может быть никаких сомне-

ний в вопросе о том, кому из этих двоих суфизм обязан подлин-

ным вкладом в его развитие. И это касается как его раннего, так

и его позднего периода. На языке современной философии это

можно выразить так: почему у суфиев свойственное им отноше-

ние к Богу, в сущности, столь экзистенциально и связано с кон-

кретным существованием, что применительно к нему не уместны

никакие теоретические рассуждения. А ведь мы располагаем сви-

детельствами суфиев, которые намекали или же открыто предо-

стерегали о таящейся здесь опасности. Один из них сообщал:

когда Бог благожелателен к своему слуге, он распахивает перед

ним врата для деяний и закрывает перед ним врата рассуждений.

В совершенно другой, значительно более трудной для пони-

мания форме существует аналогичное основополагающее отно-

шение в дзэн-буддизме. Здесь возник, без всякой связи с заимст-

вованными основополагающими теоретическими трактатами, со-

вершенно своеобразный тип дзэнской литературы - коан*. Это

передаваемое обычно посредством "примера" высказывание, ко-

торое, впрочем, можно более точно характеризовать как "про-

возглашение". По существу, это немногословные сообщения

о встречах, обрамленные вступительными "указаниями", сопут-

ствующими "прояснениями", утонченными поэтическими "пес-

нями" и т. д. Их общая особенность заключается в том, что

в рамках "провозглашения" обнаруживается, что прямо или кос-

' Andrae Т. lslamischeMystiker: Uberzetzung des Н. С. Crede. Stuttgart, 1960. S. 9.

300

венно поставленная фундаментальная проблема оказывается не-

разрешимой в речевой и даже в мыслительной форме, представ-

ляется парадоксом, с которым нельзя справиться с помощью

научных положений. А ведь это, пожалуй, проявление сущност-

ной структуры человеческой личности, целиком лишенной поня-

тийной сферы. Особенно характерны сообщения о встречах учи-

теля с учеником, во время которых последний на свой вопрос

получает либо, по всей видимости, абсурдный ответ, либо слы-