Андрей Кураев - Кино: перезагрузка богословием

Ее предсмертный жест можно прочитать как простое прощание. Понимая, что ее жизнь окончена, рассказав (исповедав) свою жизнь и свою любовь тем исследователям «Титаника», что и привезли ее вновь в эти места, она подводит черту. Круг жизни замкнут. Все исполнилось. И драгоценнейший бриллиант мира бросается в ту же пучину, что уже давно отняла у Роуз самое большое ее сокровище — ее неожиданного возлюбленного.

Но есть некоторые детали, которые понуждают видеть в этом жесте и в концовке фильма нечто более сложное и символическое. Во-первых, речь идет не просто об украшении или памятной вещице, но о бриллианте. Все то, что было сказано выше о смысле последнего поступка Роуз, осталось бы в силе, если бы речь шла не о бриллианте, а о любом другом предмете, напоминающем ей о той единственной ночи любви. Но бриллиант, тем более помещенный в таком месте сюжета (в финале), где все должно быть предельно сжато, емко и символично, требует более внимательного взгляда.

Обратимся к миру подсознания, фольклора и мифологии. Построим простую табличку. Мы будем брать основные парные (бинарные) категории нашего мышления и будем устанавивать их ассоциативные связи друг с другом.

Берем первую пару категорий: правое-левое. Вопрос: под какую из этих категорий мы должны будем подписать части следующих категориальных пар? Например — добро-зло? Ясно, что правое отождествляется с добром, а левое ассоциируется со злом. Итак:

Левое

Правое

Зло

Добро

Низ

Верх

Тьма

Свет

Женское

Мужское

Влажное

Сухое

Мягкое

Твердое

Бедность

Богатство

Понимаю, что отнесение женского начала в левый столбец может вызвать недовольство. Но это не зависит от моего желания. Так обстоит дело в мифологии (вспомните китайский символ инь-янь, и посмотрите: черным в нем заштрихована мужская или женская часть; у Пифагора «Благое начало означает порядок, свет, мужчину; дурное начало создает хаос, тьму и женщину» [17]).

С какими же свойствами у нас ассоциируется бриллиант? Бриллиант — это символ богатства, света и твердости. И в мифологическом языке, и на языке психоанализа (использование этих языков считается сегодня хорошим тоном в работе современных западных интеллектуалов) этот символ прочитывается одинаково. Свет, твердость, богатство (=сила), ассоциируемые с бриллиантом — это разные грани, проявляющие и символизирующие мужское начало.

И этот бриллиант опускается в морскую глубину, в лоно вод. Он изначально предназначен именно к этому — ведь в фильме он носит имя «Сердце моря». «Сердце моря» погружается в сердце моря, в глубину, — туда, где покоится «Титаник».

Морские глубины, «сердце моря» на языке психоанализа и мифологии — это символ женского начала. Вода способна вынашивать в себе жизнь. Но для этого ее покой должен быть нарушен вторжением в ее податливые, аморфные глубины мужского начала — светлого и твердого. Встреча моря и света — вот последняя тема фильма. Но в традиционных, древнейших пластах культуры плодом этой встречи всегда оказывается рождение новой жизни.

Искрящийся бриллиант как символ света, твердости, мужского начала (вспомним, что и героине он подарен ее мужем, а для нее он дорог как память о любовнике), погружается в морские глубины и тем самым «оплодотворяет» их. То, что кажется концом фильма, на самом деле является началом, зачатием чего-то нового. То, что кажется трагичным (кончина героини), есть на самом деле ее возрождение. Как в романах Достоевского, каждый из которых кончается доброй переменой, но — как предупреждает автор — «это уже другая история».

Так что же за новая жизнь приоткрывается в конце «Титаника»? Смотрим следующую сцену за бросанием бриллиант в море. Роуз испускает последнее дыхание. Камера отходит от ее лица к темной стене, а затем… погружается тем путем, которым чуть раньше последовал бриллиант — в сердце моря. Вслед за ним в те же глубины следует душа умершей Роуз. Камера («глаза» уходящей души) подходит к затонувшему «Титанику» и летит по коридору, постепенно наполняющемуся светом… Итак, не просто бриллиант, но и сама душа погружается в тот мир, который стоит на грани смерти и жизни (или жизни и смерти).

Здесь надо вспомнить другой опыт, равно знакомый и психиатрам, и мифологам: опыт умирания (психиатрам знакомый по описаниям людей, переживших клиническую смерть, а религиям по опыту их инициаций, мистерий и видений). Этот опыт включает в себя следование по темному коридору, который в итоге выводит на Свет, на встречу с Богом. Этот опыт умирания на весьма большом материале описан в знаменитых книгах Моуди. [18]Стоит лишь добавить, что если бы младенец мог поделиться с нами воспоминаниями о своем рождении — он выразил бы его точно в таких же образах: выход из привычной жизненной среды (материнской утробы) пролегает через длинный темный и болезненный коридор, за которым блещет обилие света и новых лиц.

Так и в «Титанике»: погружение в глубину вод сменяется следованием по коридору. Коридор переходит в свет. В свете проявляются лица. Те, кто честно умерли, не оттолкнули других, не убежали с корабля — они встречают спустившуюся (или уже, напротив, поднявшуюся?) к ним душу.

Несомненно, что душа Роуз входит в мир посмертия, точнее — посмертной жизни. Это сюжет, уже использовавшийся в американских фильмах. Вспомним хотя бы «Призрак». Но в «Титанике» есть одна странная деталь. В «Призраке» путь души в мир света — это путь вверх. А в «Титанике» для выхода к свету нужно погружаться вниз. Почему?

Для ответа на этот вопрос давайте еще раз посмотрим — через что должна пройти душа Роуз и семя бриллианта ради нового рождения. — Через море, через воды.

В большинстве мифологий мира море предшествует созданию космоса, то есть упорядоченной вселенной («космоса», который греческая мифология и философия противопоставляют «хаосу»). Вода аморфна, она не стеснена никакой собственной формой и потому потенциально готова принять любую. В себе вода не имеет жизни — но она готова стать ее соучастницей, если свет коснется ее.

Эта аморфность, докосмичность, дожизненность воды двусмысленна. Вода способна принять новую форму — и потому оказывается символом новизны, творчества, жизни. И вода же растворяет в себе любую форму — и потому оказывается символом уничтожения и смерти. Эта пронизанность океана символикой жизни, равно как и символикой смерти точно выражена в бальмонтовском «Воззваньи к Океану» — «Океан, мой древний прародитель, ты хранишь тысячелетний сон. Светлый сумрак, жизнедатель, мститель…».

Именно эта двузначность воды («жизнедатель-мститель») привела к тому, что она занимает центральное место в тех религиозных мифах и ритуалах, которые говорят о творении мира и его обновлении. Вода как докосмическое начало есть место обитания хтонических «змиев» и «драконов», тех чудовищ, которые символизируют инертность материи, ее смертность и ее сопротивляемость Творцу-Оформителю. В то же время именно потому, что вода до-форменна, докосмична, до-исторична, вернувшись в нее, можно как бы «отменить» историю, омыть в воде те грехи и искажения, что были накоплены в результате исторически-ответственной и далеко не безошибочной деятельности человека. [19]