Александр Сегень - Поп

— Stille Nacht! Heilige Nacht!.. 10 10 Тихая ночь! Святая ночь! (нем.) — Слова из рождественского песнопения Йозефа Мора и Франца Груббера.

Хорошо, что день был холодный и промозглый, все сидели дома, никто не гулял. Отец Александр строго-настрого запретил своим попятам высовываться из дому. Так же поступил с домашними и Торопцев, но в первом часу ночи к нему громко и нагло постучали в двери. Открыв, он увидел на пороге двух подвыпивших офицеров СС и нового полицая Приставкина. Сверкая глазами, немцы что-то заговорили, а полицай перевёл:

— Господа офицеры хотят оказать вам честь и приглашают ваших двух девушек на вечеринку по случаю праздника Рождества Христова.

— Скажите им, что мы люди православные и празднуем Христово Рождество через две недели. Если хотят, пусть приходят к нам в гости тогда, — ответил Торопцев, понимая, что просто так эти не отвяжутся.

— На-на-на-на-на! — глумливо заблеял один из офицеров, когда Приставкин перевёл им слова хозяина дома. Перед носом у Торопцева замаячил длинный указательный палец.

— Так не годится, — стал переводить Приставкин дальнейшие слова немцев. — Вам оказывают честь, и вы должны это понимать. У вас очень красивые девушки. Отдайте их, пусть повеселятся с офицерами великой Германии. А сами можете спать хоть до самого своего Рождества.

— Я ещё раз прошу извинения, но дочери останутся дома, — твёрдо объявил Торопцев.

Тут лица фашистов из весёлых и наглых стали обиженно-злыми. Один из них произнёс весьма гневную тираду, пытаясь запугать неуступчивого отца двух красавиц.

— Можете не переводить, — сказал Николай Николаевич полицаю. — Вероятно, меня осыпали угрозами. Скажите им, что, если надо, я буду обороняться. Но детей своих не отдам.

Один эсэсовец шагнул было в дом, но Торопцев успел захлопнуть дверь перед самым его носом. Почти тотчас за дверью загремели выстрелы, две пули пробили дверь и прожужжали в сенях, вошли в стены. После третьего выстрела за дверью раздался обиженный громкий возглас:

— Ah! Scheise!

После этого всё стихло, Торопцев осторожно выглянул в окно и увидел, как одного из офицеров, явно раненного, уводят Приставкин и другой эсэсовец. Вероятно, третья пуля срикошетила и нанесла рану самому стрелявшему.

— Васса! Надя! Катя! Костя! Дима! Оля! — закричал Торопцев. — Быстро одеваемся и уходим!

Оля сразу заплакала. Остальные без слов кинулись одеваться.

— Куда же мы пойдём, Коленька? — в ужасе вскрикнула Васса Петровна.

— В храме спрячемся. Я знаю, где там можно, чтоб не нашли.

В несколько минут они все собрались и готовы были бежать из дома, но оказалось, что уже поздно. Слишком быстро фашисты организовали своих людей, которые со всех сторон окружали дом. С улицы грянула пальба из ружей, пистолетов и автоматов, и дом мгновенно превратился в кромешный ад — всюду жужжали пули, летели осколки стёкол, посуды, вещей. Все попадали на пол, крича от ужаса. Упавший рядом с Торопцевым приёмыш Дима страшно застонал, кровь брызнула из него во все стороны. Пули рикошетили и впивались в лежащих на полу. Следом за Димой погибла Васса Петровна. Потом пуля размозжила голову Кате. Вдруг стрельба затихла. Раненный в плечо Николай Николаевич пополз в сторону погреба, простонав:

— Кто цел, за мной!

За ним поползли Надя, раненная в ногу, и Костик, которого пули не коснулись. Оля забилась в угол и там плакала. Торопцев дополз до погреба и, преодолевая боль, открыл люк.

— Лезьте! — приказал он, а сам пополз к Оле. — Оленька! Не бойся, мы сейчас спрячемся в погребе, и ничего не будет!

— Нет! Нет! Нет! — причитала, вся трясясь, смертельно испуганная девочка.

Отец Александр проснулся среди ночи и в темноте комнаты ясно увидел, как горит дом Торопцевых.

— Господи, Боже мой! — воскликнул он, вскочил с кровати и стал одеваться. Стараясь двигаться как можно тише, выбрался из своей комнаты. Но куда там, Ева-то была полуночница и как всегда не спала, читала что-то при тусклом свете керосиновой лампы. Раньше за это её часто бранила матушка Алевтина, а теперь некому было сделать даже замечание. Приметливая Ева мигом смекнула, что отец Александр оделся не для того, чтобы сходить по нужде.

— Батюшка, там стрельба, не ходили бы вы никуда.

— Не бойся, я только пройдусь немного, что-то душно мне, хочу подышать, — прошептал батюшка.

Он вышел из дому, сделал несколько шагов по улице и сразу учуял запах дыма. Прибавил шагу, до Торопцевых было не так далеко. Вскоре он увидел и зарево, а когда свернул на другую улицу, его взору предстала вся страшная картина. Дом Торопцевых, окруженный фашистами, весь был объят пламенем. Священник остановился в отдалении и стал молиться о том, чтобы в доме никого не было, чтобы Торопцевы успели убежать и спрятались в храме. У Николая Николаевича ведь имелись запасные ключи. Немцы не расходились, зрелище вызывало в них ликование. Они орали и улюлюкали. Пили из горлышек, стреляли в горящий дом и даже поранили кого-то из своих.

Лишь когда дом, основательно прогорев, рухнул, фашисты стали расходиться и снова пели свою рождественскую песню:

— Schlaf in himmlischer Ruh!.. 11 11 Спи в небесном покое! (нем.)

А отец Александр поспешил в храм.

Как жарко он молился, чтобы там обнаружилось все семейство Торопцевых, целое и невредимое!

Но храм оказался пуст...

Утром люди пришли на пепелище, разгребли дымящиеся сгоревшие брёвна, достали обуглившиеся трупы. Оля, Надя, Костик и сам Николай Николаевич не сильно обгорели, их нашли мёртвыми в погребе. Вассу Петровну, Диму и Катю распознать было почти невозможно. Прихожане отца Александра взялись за дело, и к вечеру семь небольших гробов прибыли в церковь. На следующий день утром батюшка совершил отпевание. Останки в гробах были укрыты тканью, дабы не мучить людей страшным видом того, что сделали с Торопцевыми фашисты.

Когда состоялось погребение, отец Александр произнёс слово:

— Нам всё время твердили: «Немцы пришли сюда, чтобы вернуть Россию в Европу». Вот мы и увидели, какая она, Европа. Празднуя своё католическое Рождество, она совершает такие злодеяния. И что же, нужно нам в эту Европу? С её Лютером? С её Гитлером? Да нет же! Анафема! Анафема тем, кто пришёл в наш дом и творит немыслимые преступления! Анафема! А тем, кто принял в ночь на католическое Рождество венец мученичества, тем ещё раз споём: во блаженнем успении вечный покой! Упокой, Господи, души усопших раб Твоих! И сотвори им вечную память.

— Вечная память, — запели прихожане отца Александра Ионина и сам батюшка вместе с ними. — Вечная память. Веее-ечная па-а-амять!

В тот же день батюшку вызвали в комендатуру. Он шёл в ожидании ареста, но, как ни странно, с ним обошлись вежливо. Комендант Фогель предложил сесть в кресло, обратился к священнику учтиво, а переводчик полицай Приставкин перевёл: