Александр Кукушкин - Alma Matrix или Служение игумена Траяна

Траян снова включил запись проповеди. Похоже на то, что опираться при отчислении придется только на нее. Что ж, это даже интересно. Риторическое отчисление. «Итак, – проректор подвинул к себе чистый лист, взял в руки отточенный карандаш и включил запись с начала, – что мы имеем…»

Никита стоял в бутафорской пыточной и улыбался во все лицо. Экскурсовод рассказывала об ужасах, что творил прямо в этой комнате царь Иван, о коротких кровавых расправах и медленных мучениях, о криках, которые доносились отсюда до опочивальни государя, о назначении разных пыточных приспособлений и об искусстве заставить человека признаться в чем угодно. А Никита улыбался, он придумал.

«Прежде чем убить человека, нужно обязательно дать ему высказаться», – подумал Никита, как только вошел в пыточную. А прежде чем отчислить семинариста, нужно дать ему возможность объяснить свое поведение. И не перед отцом Траяном, а перед всеми своими собратьями. Мы же семья – нехорошо, когда старшие собрались где-то там, что-то порешили и вышвырнули человека за борт без объяснений. Объяснения нужны, потому что в противном случае мы автоматически становимся на сторону отчисленного и озлобляемся на инспекцию. А если дать ему возможность объясниться, дать Траяну возможность объяснить нам позицию администрации, дать возможность желающим заступиться, а потом всем послушаться ректора – вот это и будет семья. А сейчас это похоже на закрытую комнату пыток.

Никита счастливо выдохнул, примостился на краешке чурбана, в центр которого был воткнут топор, и начал обдумывать идею.

«Во-первых, всё должно происходить в Актовом зале, чтобы вместились все желающие, а их будет очень много.

Во-вторых, есть обвинительная сторона и сторона защиты. Состав каждой из сторон произвольный.

В-третьих, каждая сторона, чередуясь с другой, говорит по три речи. Первым выступает обвинительная сторона. Время одной речи не должно превышать двадцать минут.

В-четвертых, право окончательного решения принадлежит, разумеется, Владыке ректору».

Никита закончил говорить и вопросительно смотрел на Владыку и отца проректора. Владыка молчал. Отец проректор думал. Никита ждал. Они втроем сидели в кабинете ректора, обсуждая очередную инициативу студенческого Совета.

– И всё это ради того, – наконец отреагировал Владыка, – чтобы семинария как можно ближе была к идеалу семьи?

– Да, – согласился Никита. – Чтобы студенты понимали, за что именно их отчисляют.

– А сейчас вы в недоумении, получается? Слышите, отец Траян, народ не понимает ваших действий.

– Нет-нет, – Никита бросился исправлять оплошность в словах, – мы понимаем, но поскольку у нас слишком сильное разделение на учащихся и инспекцию, то мы как бы всегда на стороне своих собратьев. А тут будет возможность понять, что инспекция имеет свои причины к отчислению, и они важны для всей семинарии. То есть публичное отчисление будет сближать инспекцию и студентов.

Траян едва заметно улыбнулся. Никита заметил это и продолжил:

– Можно я пример приведу? У нас еще на первом курсе отчислили одного парня, который после отбоя слушал рок-музыку в наушниках.

Владыка взглянул на проректора, тот коротко кивнул.

– И мы жутко были этим возмущены, ведь у нас сейчас рокеры чуть ли не главный миссионерский проект всей Церкви. А парня отчислили. Причем это не пост был, и он никому даже не мешал, слушая на малой громкости. Но на следующее утро он уже был отчислен. И мы уже думали идти всем курсом возмущаться, но наш классный наставник прямо во время лекции объяснил, почему это было сделано. Нельзя сказать, что мы с ним согласились, но зато мы успокоились, поняв, что у инспекции тоже есть своя правда.

– Вот спасибо, – поблагодарил Траян. – А что же именно говорил ваш классный наставник?

– Не помню, – соврал Никита. – Но это ведь и не важно, главное результат, да?

– Ни капельки не важно, – согласился отец Траян и посмотрел на ректора. Тот сказал:

– Мне нравится идея с публичным отчислением. Наверное, можно попробовать. Что думаете?

– Мне тоже очень нравится, – ответил Траян.

– Да? – удивился Никита.

– Послушайте, Колудин, – миролюбиво начал Траян, – я же проректор по воспитательной работе, а не по отчислительной, если ваша идея послужит налаживанию отношений между инспекцией и семинаристами, мне будет легче жить. Чем меньше нарушений, тем меньше мне трудится. Чем лучше студенты знают позицию инспекции, тем меньше нарушений. Все просто. Но только я не уверен в одном. В том, что студенчество сможет достойно понести все свободы демократии.

– Отец Траян прав, – сказал ректор. – Это будет начатками демократии, как и ваш Студсовет. Но я считаю это нормальным и интересным экспериментом. Давайте попробуем один раз, после чего решим окончательно. Отец проректор, у вас есть кандидаты на отчисление?

– Сколько угодно.

– Что-нибудь интересненькое, – улыбнулся Владыка.

– Есть Егор Утлов, который на днях сказал проповедь за вечерними молитвами о ненависти и любви к семинарии. Ваш, кстати, однокурсник, Колудин. Занятная проповедь и человек любопытный, и случай неординарный. Рекомендую взять его… Пожалуй, я сам выступлю с обвинительной речью.

Владыка утвердил кандидатуру отчисляемого, и теперь Никита ломал голову над двумя вопросами: кто решится защищать бедного Егора, и почему отец проректор так быстро согласился. Собственно, эти вопросы были взаимосвязаны. Если Траян легко согласился участвовать в новом проекте, значит, у него были какие-то свои цели, а открыто выступить против проректора, у которого есть свои цели, не захочет никто. И наверняка, может никто вообще не захочет публично спорить с Траяном. Сам Никита не хотел и потому искал самоубийц сначала на своем курсе, а потом на курсах других. Желающих не было, а проректор отнесся к задумке серьезно, его помощники на обедах регулярно напоминали, что на следующей неделе состоится публичное отчисление студента третьего курса Егора Утлова, причем обвиняющая сторона будет представлена лично проректором по воспитательной работе игуменом Траяном. Это была тактика запугивания, и она работала. Егор трясся от страха. Никита стал не на шутку волноваться, что проиграет дело еще до его начала, поскольку не сумеет сформировать сторону защиты.

«Чтобы в открытую пойти на проректора нужно быть просто сумасшедшим», – сказал очередной отказывающийся, и Никиту осенило – он вспомнил о пятикурсниках Гайде и Настоящем.

Он вспомнил, как увидел их впервые, а увидел он их сразу вдвоем. Их сложно было даже помыслить по одному, они всегда были вместе. Где-то в начале второго курса Никита решил поближе познакомиться с Миссионерским отделом, и, выкроив время, в среду после акафиста направился в тесную коморку, запрятанную в полуподвале на стыке лаврской стены и Переходного корпуса. Как ему сказали, в отделе всегда можно найти его старожил и главных лодырей Михаила Гайду и Александра Настоящего.