Иеромонах НИКОН Беляев - Дневник последнего старца Оптиной пустыни

После 9 час. вечера я прилегла отдохнуть, о. Петр сидел за столом и писал. Не помню, сколько я пролежала, но когда встала, то Батюшка спокойно лежал на левом боку, редко дышал и тихо стонал, голова была наклонена несколько к плечу. Я подошла к нему и говорю о. Петру:

— Что же вы не подойдете к Батюшке, ведь он умирает.

— А я и не подумал,— ответил о. Петр,— хотел кончить письмо и ложиться спать, полагая, что Батюшка уснул. Ведь он так стонет около часу.

Засим подошел к Батюшке и о. Петр, и мы вместе смотрели, как Батюшка испускал дух: тихо дыхнул он несколько раз, и душа разлучилась с телом. Было 10 ч. 40 мин. вечера. Батюшка, как лежал на левом боку с наклоненной к плечу головой, так и остался, не было ни малейших конвульсий. Глаза были закрыты, рот несколько приоткрыт. Лицо было спокойное, белое, приятное, улыбающееся.

О. Петр сейчас же обтер представившегося маслом, одел длинную рубашку, а затем мы вместе уже одели новый подрясник, подпоясали ремнем, затем полумантию, сверху епитрахиль, на руки поручи. Вместо камилавки — скуфью. Рот закрывала и волосы расчесывала я. Батюшка очень быстро застыл.

На второй день — 26 июня пришел названный о. архимандрит, протоиерей игумен и четыре иеромонаха, тихо положили Батюшку в гроб, прочитали канон на исход души, отслужили большую панихиду, а затем начали отпевать по чину монашескому. Приятно было смотреть, как священнослужители окружили гроб новопреставленного священноинока, тихо пели надгробные песни и усердно молились о упокоении его души. Все священнослужители были одеты в полумантии и епитрахили.

Достойно примечания то, что все эти лица находились на работе в 60-ти верстах от своих жилищ, и вдруг за неделю до смерти Батюшки были отпущены домой. Точно на отпевание отпущены. Точно Батюшка их ждал и не умирал.

Похороны были в пятницу 27-го июня. Гроб до деревни несли на руках, а через деревню провезли на санях по глубокому песку. О. Петр вел лошадь, а я поддерживала гроб. За деревней опять взяли гроб на руки и понесли лугом до кладбища. В 2 часа дня опустили в могилу, на могиле поставили большой крест. После похорон была устроена поминальная трапеза; одних священнослужителей сидело за столом 12 человек. Все остались довольны.

Должно сказать, что у о. Петра были такие планы: гроб с Батюшкой доставить на кладбище на лошади и похоронить, а затем уже дома заочно отпеть. Этому я энергично воспротивилась, и Господь все помог устроить так, как сказано выше. О. Петр был против поминальной трапезы. Но все обошлось по-хорошему, и мы с о. Петром расстались мирно.

Батюшка видел, что он уже не жилец, писал многим, что он уже не надеется на свидание в здешней жизни, но не заметно было, чтобы он выражал страх смертный. Часто говорил, что не чувствует приближения смерти, и все надеялся на выздоровление, и даже думал, как выше сказано, о подаче заявления с просьбой о переводе в другую местность.

Часто вспоминал мать Амвросию: "она бы мне все сказала". Батюшка даже молился, чтобы Господь открыл ему или кому-либо из его духовных детей, выздоровеет ли он или нет.

Месяца за полтора-два до смерти Батюшки одна духовная дочь его видела сон: "Пришел Батюшка о. Варсонофий в дом Марии Ивановны, и начал все выносить из комнаты Батюшки. Когда Батюшка о. Варсонофий взял кровать, видевшая сон сказала: "Батюшка, зачем же вы выносите кровать,— ведь Батюшке о. Никону негде будет спать". Батюшка о. Варсонофий ответил: "Он собирается ко мне, и ему кровать не нужна. Я ему там дам свою кровать". Не был ли этот сон как бы ответом на молитву?

Батюшке хотелось повидаться со своими близкими по духу, ему по-видимому, очень не хотелось умирать. Батюшка до самой смерти сохранил присущую ему веселость, улыбался, когда чувствовал себя хорошо, с любовью расспрашивал о своих духовных детях и знакомых, рассказывал о своих переживаниях и страданиях за последние четыре года. Нельзя было слушать без слез рассказа о сем. Страдания Батюшки были так велики, и терпение при них такое же. Его добродетель терпения вызывает глубокое уважение. Достойно подражания то, что при всех скорбных обстоятельствах Батюшка все терпел в молчании, никому ни на что не жаловался, за все благодарил Бога, предавая себя на волю Божию, и в этом находя успокоение и отраду для души.

На основании слышанного мною от Батюшки полагаю, что чахоткой он заболел если не в Калуге, так в лагере. Еще перед отправлением в Архангельск врач сказал ему, чтобы он обратил особенное внимание на свое здоровье, которое весьма пошатнулось. Даже советовал подать заявление по прибытии в Архангельск о назначении на комиссию. "Вас,— говорил врач,— могут послать не на север, а в другое место". Но Батюшка, посоветовавшись с о. Агапитом, не предпринял в этом направлении никаких мер, сказав: "Воля Божия да совершается".

В "скоротечную" чахотка могла перейти в деревне Воспола в конце 1930 г. или в начале текущего, когда Батюшка жил на квартире у некоей старухи Старковой, которая издевалась над Батюшкой, как "жестокий господин над своим невольником". Когда эта ужасная женщина наконец-то убедилась, что Батюшка болен (а до того все думала, что Батюшка притворяется) и не может работать, то начала выгонять его из дома, говоря: "Иди, куда хочешь, ты работать не можешь, и мне не нужен, ко мне на квартиру просятся здоровые люди, которые будут мне работать, а ты болен. Еще помрешь, что я тогда с тобой буду делать".

Положение Батюшки было безвыходное. В это время пришел к нему о. Парфений, которому Батюшка все рассказал. Было решено, по совету о. Парфения, переехать на жительство к о. Петру. Последний в Вербную субботу 22-го марта с. г. перевез к себе Батюшку уже совершенно больного.

Пробыла я в тамошних пределах 17 дней, встречалась со многими монахами и монахинями, все они отзывались о Батюшке, как о достойном пастыре, располагавшем к себе. Многие во время болезни приходили навещать его. Узнав о смерти, очень жалели и с любовью вспоминали о нем.

Часто приходил к Батюшке о. Парфений. Он был в добрых отношениях с Батюшкой, но не был с ним в молитвенном общении, посему отказался от служения панихиды, сказав: "Он не будет на меня обижаться. Я буду за него дома молиться". Тот же о. Парфений поднимал наглазник и, посмотрев в лицо покойного Батюшки, сказал: "Смотри, сейчас засмеется".

Не лишне здесь упомянуть о сне того же о. Парфения, который он видел за несколько дней до кончины Батюшки. О. Парфению виделось: куда-то направлялся Батюшка, и с ним о. Кирилл, оба с чемоданами. О. Парфений спросил: "А меня возьмете с собой?" Батюшка ответил: "Ты как хочешь, а Кирилла я не оставлю",— и оба пошли дальше.

Но пора мне и закончить свои воспоминания. Заканчиваю их словами некоего старца, которые изрекли уста его по получении известия о кончине Батюшки: "Итак, волею Божиею, не стало человека, еще молодого, примерного по религиозным, а отсюда и нравственным взглядам, достаточно даровитого, чтобы добро влиять на других и быть полезным делателем на ниве Христовой. Господь все устраяет на пользу людей для вечного блага. Так и о. Никону были попущены немалые испытания, чтобы в молодых годах земной жизни он созрел для доброй вечности. "Блажен путь, воньже идеши, душе, яко уготовася тебе место упокоения". Сии слова так приложимы к покойному. Он потрудился для чад своих, покрываем милосердием Отца Небеснаго, неизреченная милость Которого и нас да не минует".