Спиридон Кисляков - Из виденного и пережитого

Шли мы молча, но на душе у нас было спокойно. Уже солнце стало закатываться, а до ближайшего села было еще далеко.

— Семен Самсонович, — спросил я, — ты вчера говорил о Старом Афоне, если что знаешь, скажи мне о нем.

— На Афоне живут одни святые, избранные рабы Христовы, — начал говорить Семен. — Из них некоторые видели там Матерь Божию, а другие до самой смерти своей видят Ее и беседуют с Нею. Так мне передавали те, кто был на этой святой горе. Вот бы тебе, моя ягодка, отправиться туда! Я думаю, что ты там будешь.

— У меня, дедушка, паспорт только на три месяца дан, и денег один только рубль имею, — ответил я.

— Ягодка моя, если угодно Богу, то Он все тебе даст, и ты будешь на Афоне. Ты помнишь, что тебе сказал о. Иосиф в Задонске? Он предрек тебе быть на Афоне. Афон — жребий Божией Матери. Ты будешь на Афоне и скоро будешь, так мое сердце говорит мне.

Я дальше не мог слушать его, я упал к его ногам и горячо стал просить его, чтобы он помолился о мне Царице Небесной. Семен, видя меня лежащим у его ног, заплакал как ребенок, и, поднимая меня, говорил:

— Я верю, что в нынешнем году будешь на Афоне, но оттуда вернешься опять в Россию.

Взошли мы в село, переночевали. Утром рано опять пошли дальше. Удивительное дело, чем идем дальше, тем я все более и более восхищаюсь творением Живого Бога.

Всякий человек, всякое животное, букашки, кузнечики, цветы, всякая травка так мне были близки, родны, что я даже целовал их, как своих родных братьев и сестер. Радостно мне было тогда! Как-то во время этого пути, Семен заболел. Мне было очень жаль его. Я достал ему молока, попросил крестьянина, чтобы для Семена была истоплена баня. Крестьянин послушал меня, дал нам баню, я ее сам натопил, воды наносил, нагрел ее и повел Семена в баню. В бане я его выкупал, попарил, как следует, и на следующий день Семен мой был здоров.

Так мы шли с ним в Киев. Каждый день мы в поле с ним молились Богу, каждый день мы беседовали о Боге, о Царстве Небесном. Легко было нам на душе. Мы чувствовали себя владыками, царями на земле. Вся природа как бы ликовала с нами. Я особенно хорошо чувствовал себя, когда приходилось идти нам по полям и лесам. Будили мою душу жаворонки, соловьи, дрозды, щеглы, журавли, вообще все птицы, животные, леса и травы, а ночью — звезды небесные. Так мы шли двадцать суток. На двадцать первом дне мы уже вступили в Киев. Здесь меня особенно поразило лаврское пение. Мне казалось, если бы дьявол хотя бы один раз заглянул в Успенский храм этой лавры, то он, услышав лаврское пение, наверно покаялся бы!

В Лавре я пробыл только несколько дней. Семен мой, посетив все святыни города Киева и распростившись со мною, отправился обратно домой. Я остался в Киеве. Пробыв еще несколько дней в Лавре, я горячо помолился Господу Богу и решился пешим отправиться в Одессу, а оттуда и на святой Афон. Это было в начале так июня. Шел я больше по железной дороге, так как я боялся заблудиться. Шел я один. Нужно сказать, что от самого Киева и до самой Одессы я чувствовал себя еще глубже утопающим в безбрежном океане любви Бога ко мне. Нужно сказать еще и то, что любовь Божия ощущается только любовью сердца к Богу. О, как хорошо любить Бога! Я никогда не забуду этих златых дней моей жизни! С самого раннего утра, еще до восхода солнца, отправляешься в путь. Сладко становится на душе! Пшеница, овес, рожь, как море, колышутся то в одну, то в другую сторону, жаворонки поют, ласточки, как фейерверк, — возле и около тебя летают, и ты идешь, как властелин, переступая с ноги на ногу по дивному развернутому перед тобою разноцветному ковру чудной, пахучей, мягкой зелени. Ах, дивны дела Божии! Были дни и ночи, когда я окончательно умирал от любви к Богу. Все частички души и тела моего были охвачены пламенем любви ко Христу моему. Одно слово «Христос», «Бог» моментально делало меня новым существом. В это время у меня было русское Евангелие. Я ежедневно среди полевых хлебов садился где-нибудь на песок или какой-нибудь холмик, покрытый зеленью, и принимался горячо читать эту Божественную Книгу.

Читая эту книгу, я приходил в такое торжественное настроение души, что откладывал Евангелие и предавался молитве. О, как тогда близок был ко мне Христос! Я Его ощущал в себе, ощущал во всех формах природы. Все как будто бы мне говорило: Христос во мне. Так говорили поля, леса, травы, цветы, камни, реки, горы, долы и вообще вся тварь! Все становилось Его храмом, Его обителью. Не было такого предмета малого и великого, чистого и нечистого, где я не ощущал бы своего Господа. Мне тогда казалось, что в одном грехе нет Христа, а все творение и весь мир был храмом, носителем Христа. Были дни, когда у меня от сильной любви к Богу прекращался аппетит, и я ничего не хотел ни пить, ни есть. Однажды как-то я шел лесом, и вот я увидел дикую козу с маленьким козленком, я уже дальше идти не мог, у меня подкосились ноги, и я еле свернул с дороги, пал на колени и опять полилась моя молитва к Богу, и я тут несколько часов простоял на одном месте.

Эти дни моего путешествия в Одессу были самыми торжественными днями в моей жизни. Были в это время и светлые ночи. Я неоднократно целые ночи проводил в торжестве духа. Ночевал я больше в поле. Но вот я встречаюсь с полицией, пристав спросил, кто я и откуда, потребовал от меня вид. Когда он узнал, что я иду пешим на Афон, он так и покатился со смеху. Затем, повел меня к себе на квартиру. Здесь вторично опросил меня, я то же самое ему сказал. Здесь он уже не смеялся. Напоил меня чаем, дал двадцать копеек; и я отправился опять дальше. Помню, что с этого дня я до самой Одессы не ночевал в домах, а все в поле. Нужно сказать, что я почему-то за эти дни стал избегать людей. По два, по три дня я ничего во рту не имел, но я чувствовал себя совершенно здоровым и сильным. Через пятнадцать дней я, наконец, добрался и до Одессы. Как только я стал подходить к Одессе и увидел море (я его никогда не видел), то душа моя опять забилась ключом радости. Я весь в слезах смотрел на это море. И все время шептал: «Господи, Ты все можешь, проведи меня на Афон». Когда я вступил в самый город, то прежде всего я стал расспрашивать: где Пантелеймоновское подворье; мне указали, где оно находится.

Когда я пошел на ту улицу, где находится подворье, то один бедняга увидел, что я деревенский мальчишка, схватил у меня мою последнюю шубенку и побежал от меня. Я ничего ему не сказал, хотя было и жаль шубенку. Прихожу я на подворье. Монахи, видя меня таким замухрышкой, стали мною интересоваться, расспрашивать. Когда они узнали, что я хочу быть на Афоне, то одни смеялись надо мной, другие же смотрели на меня как на ненормального мальчугана. Только один из них приласкал меня и сказал мне серьезно, что я как по своей крайней молодости, а затем, как беглец от родителей, хотя бы имел и деньги и документы, все равно, я на Афоне быть не могу. Эти слова монаха как громом срезали меня. Я заплакал. Настала ночь. Я от тоски ни пить, ни есть не мог. Когда все паломники улеглись спать, я из этой комнаты вышел и начал в молитве изливать всю свою тоску. На заре я пришел в ту комнату, где мне было отведено место среди других паломников. Я лег спать. Во сне вижу икону святого мученика Пантелеймона. Утром встал и отправился по городу искать какую-нибудь себе работу. Все, к кому бы я ни обращался, смеялись надо мною, а слезы так и катились по моим щекам. Не помню на.какой улице, подошел ко мне один господин, довольно прилично одетый, и, видя, что я так сильно плачу, спросил меня: «Мальчик, о чем ты так сильно плачешь?» Я рассказал все подробно, как я ушел от родителей, как я дошел до сего места и как я хочу быть на Афоне. Выслушав меня, господин ввел меня в свой дом, сел за письменный стол, написал мне прошение на имя градоначальника Зеленого и велел мне взять свои документы и положить в это прошение и отправиться сейчас же к градоначальнику. Я так и сделал. Прихожу к градоначальнику. Когда градоначальник Зеленый увидел меня, то засмеялся и тут же взял от меня мое прошение и начал его читать. После этого он попросил по телефону Пантелеймоновского подворья настоятеля. Когда настоятель этого подворья явился к градоначальнику, то градоначальник указал ему на меня, велел ему отправить меня на счет монастыря на святой Афон. Боже мой, какою радостью тогда наполнилось сердце мое, и я не знал, как и благодарить Господа Бога за Его ко мне великую милость! А паломники один перед другими спешили спрашивать меня и почти все удивлялись провидению Божию, свершившемуся надо мной. На следующий день я вместе с паломниками оправился на пароходе в Константинополь. Море на меня мало произвело впечатления. Но вот на третий день рано утром я увидел город необыкновенной красоты — Константинополь. Меня особенно поразило его местоположение и бесчисленное множество минаретов. В Константинополе мы пробыли дней пять и за это время обошли почти все святые места. Сильное, неотразимое впечатление на меня произвел храм св. Софии. Здесь я плакал, но слезы мои были не чувство всеподавляющего страха, а величия сего святилища Господня. Я не скорбел, как другие, что этот храм стал мечетью, я с этим в душе своей мирился, зная то, что и мечеть есть храм Божий. Был я в турецких монастырях, где иногда как-то странно вертятся дервиши.