Карл Барт - Введение в евангелическую теологию

В заключение заметка на полях относительно всего того, о чем мы сегодня говорили: при изучении теологии слишком бодрые и наивные умы — как справа, так и слева — могут и должны каждый раз заново открывать для себя, что в этом деле все обстоит несколько сложнее, чем им бы хотелось. А слишком меланхоличные и изощренные умы (тоже каждый раз заново!) могут и должны открывать для себя, что здесь опять-таки дело обстоит намного проще, чем они, насупившись, хотели бы его видеть.

Теологическая работа есть служение. Служение в общем и целом означает желание, действие и труд, в котором человек руководствуется не собственными интересами и не собственным планом, но интересами другого и его распоряжениями; труд, свобода которого ограничивается и определяется свободой другого; труд, честь заниматься которым тем выше, чем важнее для труженика не собственная честь, а честь другого. Именно таким служением, — будь то молитва, изучение или то и другое одновременно, — является работа теолога. Опять-таки согласно общему определению, она есть ministerium Verbi divini, буквально — «обслуживание Божьего Слова» [1]. Слово «обслуживание» напоминает о том, что новозаветное понятие diakonos восходит к понятию слуги. Теолог должен прислуживать величию Божьего Слова, которое есть сам Бог, говорящий в Своем деле. Нет лучшего описания свободы и почетности этого труда, чем удивительная картина из 122-го Псалма: «Вот, как очи рабов обращены на руку господ их, как очи рабы — на руку госпожи ее, так очи наши — к Господу, Богу нашему, доколе Он помилует нас» (стих 2). Теологическая работа есть сконцентрированный труд именно потому, что он направлен исключительно на свою цель. Именно в этой неотъемлемо присущей теологической работе направленности нам теперь и предстоит понять ее.

В ставшем знаменитым разделении церковного служения, произведенном Кальвином, «дьякон» занимает только четвертое и последнее место: в общине ему отведено «всего лишь» попечение о бедных и больных в общине. Дьякону предшествует «пресвитер», отвечающий за внешнее руководство жизнью общины; пресвитеру — «пастор»: общинный проповедник, наставник и пастырь; а над ними, в качестве первого в этом ряду, стоит «доктор», ex officio [2]призванный толковать и разъяснять Писание учитель церкви и в частности, разумеется, теолог. Несомненно, Кальвин мыслил это разделение не столь статичным, каким оно выглядит и как оно часто понималось и практиковалось. Но дело в том, что, согласно Евангелию, учителю Церкви, doctor ecclesiae, — а значит, и теологу, — в любом случае не только желательно, но и необходимо из первого мгновенно становиться последним — служителем, слугой, то есть «дьяконом» всех остальных. Как и наоборот: важно, что в Деяниях апостолов «служение» обоих «дьяконов» — мученика Стефана и некоего Филиппа — заключалось, как это кажется из текста у Луки, именно в изучении и толковании Писания. Ибо если теологическая работа и представляет собой особое служение, технически превосходящее все прочие, оно все же остается только служением, диаконией. Более того, оно ничего не стоит, если по-своему не является тоже попечением о бедных и больных общины. И наоборот: такого рода христианское попечение не было бы возможным без некоего минимума серьезной богословской работы.

Проводя разграничение, в дополнение к характеристике теологической работы как служения следует, прежде всего, сказать, что ею нельзя заниматься ради нее самой, как искусством для искусства. Кто всерьез занимается теологией, тот знает, что она со всех сторон полна искушений. Теология, особенно в форме догматики, — необычайно чарующая наука, поскольку она непреодолимо влечет к мыслительной архитектонике и потому к красоте. Чисто по-человечески, в своих исследованиях ясных, темных и двусмысленных персонажей и событий истории Церкви она в каждом пункте являет себя как в высшей степени волнующая наука. Таковой же она оказывается, когда в качестве экзегезы проявляет и скрупулезную наблюдательность, и отвагу воображения. Теология — такое начинание, в котором вопрос: ради чего? — слишком легко забывается. Да, его можно и нужно также перемещать на задний план, отодвигать в сторону. Невозможно заниматься изучением чего-либо, если человек считает, что на каждом шагу он должен знать и нетерпеливо спрашивать: что мне это дает? Что я с этого имею? Чем это похможет мне в общине и в мире? Как я скажу это людям, в особенности, современным людям? Кто постоянно носит в своем сердце и на устах подобные вопросы, кто никогда (или никогда всерьез) не увлекался богословскими проблемами как таковыми, но корпел над ними лишь для того, чтобы с помощью тех или иных решений продвинуться в том или ином деле, — тот ни в своих штудиях, ни в своей молитве не будет тружеником теологии, заслуживающим, чтобы его принимали всерьез. Несомненно, что и людям он не скажет ничего верного, не говоря уже о том, чтобы сказать самое верное. Человек способен к этому лишь тогда, когда не рассчитывает сразу же, как это можно практически применить там-то или там-то, а прежде всего силится сам обрести опыт чего-то верного. Заметим мимоходом, что для новичка в теологии было бы глупым, а то и опасным, если бы в свои быстротечные и невозвратимые университетские годы он, вместо того, чтобы всецело отдаться учению, суетливо кидался бы во всевозможные виды христианской деятельности, а то и оказывался уже обладателем какой-то церковной должности, как это принято в некоторых странах. Но это предостережение ничего не меняет в том отношении, что смысл, горизонт и конечную цель теологической работы составляет служение Богу и служение людям, а вовсе не свободно парящий гнозис, служащий лишь интеллектуально-эстетическому наслаждению теолога; или гнозис спекулятивно-мифологического толка, подобный гнозису великих и малых еретиков первых столетий; или гнозис историко-критического характера, вроде того, что в XVIII веке начал набирать силу как единственно истинная богословская наука и еще и сегодня, если не все признаки того обманчивы, намерен праздновать новые победы. Если за первым гнозисом скрывается возвещение чужих богов и поклонение им, то за вторым видом гнозиса человека подстерегает скепсис, то есть атеизм. Фр. Овербек [3]был по-своему прав, когда, пройдя до конца путь этого современного гнозиса и не испытывая никакого интереса к теологии как служению, он пожелал быть и называться сотрудником теологического факультета, но уже не в качестве теолога, а лишь, как это написано на его надгробии, в качестве «профессора истории Церкви». Если теологическая работа во всех своих дисциплинах, с каким бы блеском они ни разворачивались, не хочет быть бесплодной, ей необходимо помнить, — не всегда как о ближайшей, порой лишь как о самой отдаленной, но всегда как о своей высшей и подлинной цели, — о том, что она должна не только с той или другой точки зрения постигать, созерцать и осмысливать свой предмет, Слово Божье, но что речь идет о ее служении этому Слову, а значит, о диаконии.