Карл Барт - Введение в евангелическую теологию

И тут можно оставить открытым вопрос о том, не было ли бы и для других наук полезным, если бы ведущим мотивом их стремления тоже был не эрос, но агапе. Для теологической работы такая иерархия жизненно необходима и потому обязательна. Хотя в теологической работе и невозможно просто так подавить и устранить этот интерес познающего человеческого субъекта, этот порыв, в котором он дает познаваемому предмету, в его самовозвышении, увлечь себя и сам устремляется ему навстречу, эрос должен быть в ней не господствующим, но только служебным мотивом. В ней вожделение и желание овладеть своим предметом будут во всяком своем проявлении иметь смысл только первого необходимого толчка в направлении к нему. Эта попытка должна будет затем смириться с тем, что в соответствии с предметом, в обращенности к которому она была предпринята, ей придется отступить перед совершенно иной попыткой; что в ней она будет не только очищена и поставлена под контроль, но преобразована и как следствие — интегрирована в нее. Не с научным эросом как таковым, но с его господством непременно должно быть — и будет — покончено в теологической работе. В противоположность познающему человеческому субъекту и его эросу, господствующей в теологической работе любовью может быть только основанная в подлежащем познанию предмете новая и чуждая агапе.

В самом деле, предмет теологической работы един, и это воспрещает ей не только блуждание и распыление во всевозможных глубинах, высотах и широтах, но и то раздвоение, в котором она, как это столь часто случается, склоняется то в сторону Божественных, то в сторону человеческих симпатий, поддаваясь воздействиям то с той, то с другой стороны. Ее предмет есть единый истинный Бог — не в Его самости и независимости, а в Его единении с единым истинным Человеком, — и единый истинный Человек — опять-таки не в Его независимости, а в Его единении с единым истинным Богом. Ее предмет есть Иисус Христос, а значит, история исполнения Завета (Bundes) между Богом и человеком — история, в которой свершилось — и свершилось единожды и на все времена, превзойдя все остальное, — что великий Бог, в изначально присущей Ему свободе, явил такую жертвенность и самоотдачу, что стал Богом малого человека; но в Нем свершилось и то, что малый человек, в Богом данной ему для этого свободе, явил такую жертвенность и самоотдачу, что стал человеком великого Бога. Предмет богословского познания есть это событие Союза (Bundesgeschehen), и в нем — связующая человека с Богом и Бога с человеком совершенная любовь. В ней потому нет страха, она потому изгоняет страх (1 Ин 4:18), что в ней Бог возлюбил человека ради него самого, и человек возлюбил Бога ради Него самого; потому что с обеих сторон присутствует не потребность в другом, не желание и вожделение его, а только свобода бескорыстно быть друг для друга. Присутствует изначально свойственная Богу свобода для человека и дарованная человеку свобода для Бога; присутствует агапе, которая нисходит и в то же время, силою этого нисхождения, восходит, и та, и другая — нет, эта единая — в равной суверенности.

Но коль скоро предмет богословского познания — Иисус Христос, а значит, совершенная любовь, только она может быть господствующим и формирующим первообразом и принципом этого познания. Что по отношению к своему предмету оно никогда не может быть ему равным, но всегда несовершенным, неадекватным познанием, побуждаемым разного рода необузданным и необращенным эросом, — это уж так устроено здесь и теперь, в состоянии и в ходе theologia viatorum [2], которые с очевидностью simul justi et peccatores sunt [3]. Но это не значит, что можно уклоняться от господства или формирующего воздействия совершенной любви, проходить свой малый путь по другому пути, нежели указанный ею. Напротив, богословское познание, богословская постановка вопроса об истине и ответ на него будут совершаться хорошо только в той мере, в какой они per speculum [4], пусть даже мутном зеркале, сделают зримой жизнь и власть совершенной любви. Богословское познание, как opus operantis [5], постольку будет добрым, угодным Богу и человеку, спасительным для Церкви и мира делом, поскольку в отношении к opus operatum jesu christ [6]оно есть, остается и каждый раз заново становится свободным для той свободы, в которой Бог бескорыстно отдал себя человеку и которой Он наделил человека, чтобы тот опять-таки бескорыстно отдал себя Богу. Будучи евангелическо-теолотческим познанием, оно должно осуществляться не в желании, не в постулировании и не в требовании, но только в признании и подтверждении того, что ему заранее дано в этом его предмете как его собственный прообраз. В этой направленности, которая подчиняется, следует, отвечает совершенной любви, при всем несовершенстве отображая ее, заключается то, что с некоторой сухостью может быть названо деловитостью теологической работы во всех ее дисциплинах. В этой деловитости она старается и стремится, — вспомним еще раз ключевые слова нашей первой лекции, — быть скромной, свободной, критической и радостной наукой.

Но действительно ли она такова? Что она становится и является таковой, этого люди, ею занимающиеся, не могут присвоить себе. Как не могут присвоить, приобрести своим трудом, добыть себе Святого Духа, веру, надежду. Решающая предпосылка теологической работы есть в то же время, радикальным образом, ее предел. И хорошо, что это так. Ибо это означает, что занимающиеся ею повсюду должны всматриваться в то, что превыше их самих и превыше их дела, — именно для того, чтобы хорошо делать свою работу. Это справедливо и применительно к совершенной любви, с точки зрения которой мы сегодня еще раз попытались рассмотреть решающую предпосылку теологии. Эрос, в том или ином его виде и в той или иной интенсивности, можно предположить в ком угодно, агапе — ни в ком.

Любой человек, в том числе и любой теолог, где бы и когда бы он ни жил, может принять и реализовать ее лишь как дар. Эта любовь — «во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим 8:39). Она присутствует там, где Он присутствует, действует и говорит. И поскольку Он есть наш суверенный Господь, постольку о ней будет верно повторить сказанное Лютером о Слове Божьем: Оно — тот «блуждающий ливень», который ныне проливается здесь, чтобы потом пролиться уже не здесь, но в другом месте. Отсюда следует, что богословское познание всегда может в большей или меньшей степени совершаться, — а значит, быть добрым делом, — только в такой любви. О Нем, в Ком эта любовь обладает Божественной и человеческой истинностью и действенностью, будет также справедливо сказать, что кто призывает имя Его, тот будет спасен. А это значит, что, прольется на него ливень или нет, он может жить, трудиться, молиться, учиться, служить, воспринимать, мыслить, говорить и, в конце концов, однажды умереть — с этим обетованием: что совершенная любовь (представляется ли она ему более или менее явной или скрытой) — это то небо, которое простирается и над ним.