Иннокентий Херсонский - Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа

Дом вифанского друга Иисусова не был уже теперь тем мирным убежищем, в котором Он со учениками Своими не раз уклонялся от шумного и враждебного Иерусалима; место прежней тишины и довольства, которыми наслаждалось добродетельное семейство, заступили теперь скорбь и слезы о потере, столько же непредвиденной и невознаградимой, сколько драгоценной. Лазарь умер вскоре после того, как посланные возвратились от Иисуса; смерть его была ничем невознаградимой потерей для его сестер, которым он заменял собой родителей. Чем более он был любим, тем более сокрушались у его гроба. Таинственное обещание Господа — явить в болезни Лазаря Свою Божественную славу — не было понято, а потому и не могло доставить утешения, в нем заключавшегося. Когда вспоминали воскрешения юноши наинского (Лк. 7, 11–15) и дочери Иаировой (Мф. 9, 18; Мк. 5, 22), совершенные Иисусом в Галилее, то луч надежды мог мгновенно озарять сердца, омраченные скорбью, но эта надежда тем более ослабевала, чем долее Лазарь продолжал лежать во гробе, а Иисус медлил. Признаки совершенного разрушения, обнаружившиеся в бездушном трупе, побуждали оставить и последнюю надежду видеть его снова одушевленным; и теперь, спустя четыре дня после смерти Лазаря, Иисуса, по-видимому, уже не ожидали в Вифанию, полагая, что если Он и зайдет утешить друзей Своих, то перед самым праздником, когда будет идти в Иерусалим, или после него, при Своем возвращении в Галилею.

Между тем, дом Лазарев представлялся многолюднее, нежели когда-либо. По древнему обыкновению иудеев, отчасти сохранившемуся до сих пор, родственники, друзья и знакомые умершего должны были в продолжение семи дней после кончины навещать его дом, доставлять утешение осиротевшему семейству и участвовать в печальных обрядах, которые оканчивались не раньше восьмого дня. Число таких утешителей было теперь весьма велико уже потому, что дом Лазарев почитался между значительнейшими домами в Вифании. Кроме того, Лазарь своими добродетелями и дружелюбием невольно привлекал к себе общее уважение и любовь, которые, как известно, никогда не обнаруживаются с такой живостью, как после смерти лица уважаемого. Между посетителями находились многие из иерусалимлян, и притом из людей высшего сословия, едва ли даже не членов синедриона, потому что Евангелист Иоанн под общим названием иудеев (которое употреблено в настоящем случае) почти всегда разумеет старейшин и начальников иудейских. Чтобы тем вернее исполнить долг любви и дружбы, а вместе соблюсти обычай, некоторые из иерусалимских посетителей оставались в доме Лазаря на всю печальную седмицу.

О знакомстве умершего с Иисусом мог знать всякий, но что Иисуса нарочно приглашали к болящему другу, а равно и о таинственном ответе Его и замедлении в пути, по-видимому, не было известно посетителям; скромность сестер Лазаревых не позволяла открывать этих обстоятельств, которые весьма легко могли быть перетолкованы в неблагоприятную сторону для Иисуса Христа, для них самих и умершего брата.

Слух о Божественном Учителе и Чудотворце всегда предварял приход Его. Марфа (вероятно, выйдя из дома по нуждам домашним, которыми она особенно занималась (Лк. 10, 38–42)), первая услышала, что Иисус приближается к Вифании, и тотчас, не заходя в дом, чтобы уведомить сестру, поспешила навстречу Ему тем путем, по которому надлежало идти Господу. Он находился еще вне селения, когда печальная Марфа пала к ногам Его. При виде всемогущего друга в душе ее невольно со всей живостью пробудилась мысль: как было бы все иначе, если бы Иисус пришел в надлежащее время, то есть, когда Лазарь еще был жив. «Господи, аще бы еси зде был, не бы брат мой умер! Но, — продолжала Марфа, желая исправить мысль свою и показать, что ее вера в Учителя не изменилась, — но и ныне вем, яко елика аще просиши у Бога, даст Тебе Бог!» Оставалось досказать: «и что Ты можешь воскресить брата». Но скромность, по замечанию блаженного Августина, не позволяла обнаружить это желание, ибо откуда, продолжает он, знала Марфа, что брату ее полезно воскреснуть? Потому-то и сказала просто: знаю, что можешь; если хочешь, сделай; ибо Тебе одному известно, должно ли сделать».

«Воскреснет брат твой!» — отвечал Господь — как бы в оправдание медленности Своего прихода. Величественная простота и спокойствие, с какими произнесены слова эти, должны были вдохнуть надежду в душу Марфы, убитую печалью.

Но для нее само это спокойствие было безотрадно, с последними словами ее излился уже, так сказать, весь остаток ее надежды. Мысль, что Господь просто и так внезапно обещает ей чудесное воскресение брата — четверодневного, смердящего мертвеца, — была выше ее воображения; сердце искало для слов Учителя обыкновенного и ближайшего смысла, который не требовал бы новых усилий веры. Смысл тот представлялся сам собой, ибо выражение — «воскреснет», употребленное Иисусом, у иудеев постоянно означало будущее всеобщее воскресение мертвых. На этом-то воскресении остановилась скорбная мысль Марфы. «Вем, — отвечала она с некоторым прискорбием и как бы сухостью, — что воскреснет — в общее воскресение, в последний день».

Явно было, что сердце Марфы, пораженной скорбью, имеет нужду в сильном движении, чтобы пробудиться от безнадежности. И Господь начал вещать к ней тем возвышенным языком, который приличествовал только Сыну Божьему, имеющему жизнь в Самом Себе и могущему даровать ее кому и когда угодно.

«Я есмь, — продолжал Иисус, — воскресение и живот! Веруяй в Мя, аще и умрет (телесно), оживет, и всяк живый и веруяй в Мя, не умрет во веки. (Ибо смерть телесная, которой подвергаются верующие, не есть собственно смерть, а только перемена бытия худшего на лучшее). Емлеши ли веру сему?»

Такое требование безусловной веры заставляло ожидать от Требовавшего чего-то необыкновенного. Казалось, Иисус Христос хотел внушить, что для Него не нужно никакого условия, чтобы получить что-либо от Бога (как говорила Марфа), — что Он Сам есть источник всех благ и всех даров.

Марфа чувствовала, что ею сказано нечто не так; видела, что Господь не совсем доволен ее словами; не знала, на что именно нужна ей вера и чего ей должно ожидать от Господа, но напоминание о вере было чувствительно для сердца нежного; им предполагалось в ней сомнение о достоинстве Учителя, которое она почла бы для себя величайшим несчастием. Это как бы пробудило ее. «Ей, Господи, — воскликнула она, — я всегда верила и теперь верую, что Ты Христос, которому надлежало придти для спасения мира!»