Иоанн Мейендорф - Православие и современный мир

Во Христе Божество и человечество едины «по ипостаси» (халкидонское определение 451 года), и каждое сохраняет свое собственное «действие», «энергию», или «волю» (шестой Вселенский Собор 680 года). Если бы соединение их совершилось «по природе», или «по существу», оказались бы правы монофизиты, сливающие Божество и человечество в единую природу. С другой стороны, человечество Христа, оставаясь отличным от Божества по природе, обожено в силу Своего ипостасного единства с Логосом: такое (то есть ипостасное) обожение, конечно, недоступно людям, но им доступно, — путем приобщения к обоженному человечеству Христову, — обожение по благодати, или по энергии. Палама именно и этом смысле понимает причащение Телу Христову в таинстве Евхаристии [ [53] Тр. 1, 3, 38. ]. В Церкви человек получает единство во Христе с Божественной жизнью, но единство не по существу (ибо тогда человеческие личности приравнялись бы лицам Св. Троицы и Бог стал бы многоипостасным) [ [54] Диалог «Феофан». — Твор. II, 245 (PG 150. — Coil. 941 А); ср. В.Лосский. Цит соч. — С. 40. ] и не по ипостаси (ибо ипостасное, то есть Богочеловека Иисуса), а по благодати, или по энергии [ [55] Об этом христологическом основании идеи обожения у преп. Максима Исповедника и св. Иоанна Дамаскина см. мою книгу: Le Christ dans la theologie byzantine. — Paris, 1969. — P. 195–198, 232–233 (англ. пер.: Christ in Eastern Christian Thought. — St. Vladimir's Pres. — New York, 1975. — P. 142–144; 157–159). ]. То есть, паламитское различение между Сущностью Бога и энергиями необходимо уже в силу традиционной православной христологии, утвержденной Вселенскими Соборами. Поэтому Собор 1351 года определил учение Паламы как развитие постановлений Шестого Вселенского Собора о двух волях и двух энергиях во Христе [ [56] Migne. — PC 151. — Coil. 722 В. ].

Спор Варлаама с Паламой первоначально касался тонких вопросов богопознания, а затем, после вынесенных Варлаамом отрицательных суждений о монашеской практике молитвы Иисусовой, перешел к самым основам учения о Боге и о судьбе человека. Поэтому победа паламизма, закрепленная постановлениями Соборов 1341, 1347 и 1351 годов, была важна не только для сравнительно узкого круга монахов–созерцателей, но и для всего православного мира.

Калабрийский монах привез с Запада не (как иногда полагали) влияние католичества как такового, а основные принципы секуляризации культуры, связанные с итальянским Возрождением. Его неуспех и победа Паламы были яркими проявлениями факта, имевшего решающее значение не только для Византии, но и для православных славянских стран. Факт этот блестяще установлен Д.С. Лихачевым: на Востоке «Предвозрождение так и не перешло в Возрождение» [ [57] Д.С.Лихачев. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России. — В сб.: Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике советских ученых на IV Международном съезде славистов. — М., 1960. — С. 95–151; ср. с работой того же автора: Предвозрождение на Руси в конце XIV–ro — первой половине XV–го века. — В сб.: Литература эпохи возрождения и проблемы всемирной литературы. — М., 1967. ].

Для правильного понимания исторической роли того религиозного и богословского движения, которое обычно называется «исихазмом», необходимо разрешить некоторые недоразумения, связанные с самим термином исихазм, который употребляется по крайней мере в четырех различных смыслах. Уже в древней христианской литературе он употребляется для обозначения отшельничества, то есть формы монашества, отличной от общежительства в больших монастырях: исихаст — это, в собственном смысле, молчальник. В XIII–XIV веках исихазм, как говорилось выше, тесно связан с психо–соматическими методами творения молитвы Иисусовой, то есть указывает не на отшельничество собственно, а на определенную школу духовной жизни, могущей проявляться и в общежительных монастырях и в миру. В современной литературе вопроса само богословие св. Григория Паламы, то есть учение о нетварных энергиях, определяется как исихазм, хотя Палама видел в этом учении всего лишь святоотеческое богословие об отношении Бога к тварному миру. Наконец, понятие исихазм применяется в еще более широком смысле ко всему движению ревнителей православия, которые во второй половине XIV века распространяли свое влияние на всю Восточную Европу и особенно — на Московскую Русь [ [58] В этом последнем смысле слово «исихазм» употребляется, например, в работах Г.М.Прохорова: Этническая интеграция в Восточной Европе в XIV веке. (От исихастских споров до Куликовской битвы). — Доклады Отдела этнографии Географического общества СССР. — Вып. 2. — Л., 1966. — С. 81–110; Исихазм и общественная мысль в Восточной Европе в XIV веке. — ТОДРЛ. — XXIII. — 1968. — С. 86–108. ]. Эти четыре несходных словоупотребления необходимо различать хотя бы для того, чтобы верно определить соотношение между исихазмом (будь то в узком или в широком смысле этого понятия) и другими явлениями общественной жизни и культуры [ [59] См. об этом мою статью: О византийском исихазме и его роли в культурном и историческом развитии Восточной Европы в XIV веке. — ТОДРЛ. — XXIX. — 1974. — С. 291–305. ].

Так, отшельничество, или безмолвие (то есть исихазм в точном и первоначальном смысле этого слова) не является необходимым элементом в богословии Паламы, которое разделяли и деятельные церковные иерархи типа патриарха Филофея, и видные политические деятели (например, император Иоанн Кантакузин), и их идеологические последователи в Болгарии, Сербии, на Руси. В последние годы среди искусствоведов горячо обсуждался вопрос о влиянии исихазма на искусство так называемого Палеологовского Ренессанса, на связанное с ним возрождение искусства южных славян, а также на творчество гениев живописи Северной Руси: Феофана Грека и преп. Андрея Рублева. Некоторые авторы расценивают влияние исихазма отрицательно: торжество византийского монашества на Соборах 1341 и 1351 годов прервало Палеологовский Ренессанс и привело к иссушению форм искусства, тогда как гений Феофана и Рублева не имеет преемственной связи с исихазмом [ [60] См. В.Н.Лазарев. История византийской живописи. — 1. — М., 1947. — С. 225; ср. A.Grabar. The artistic Climate in Byzantium during the Palaeologan Period, в Underwood, P., ed.. — The Kariye–Djami, IV. — Princeton University Pres. — 1975. — P. 3–12. ]. Другие, наоборот, объясняют все оживление живописного искусства в Византии и на Руси именно влиянием исихазма [ [61] См. особенно: Н.К.Голейзовский. Исихазм и русская живопись. — Византийский временник. — 29 (1968). — С. 196–210. ], но одновременно противополагают паламитский «догматический» исихазм (который противостоял «гуманизму» и поэтому задержал творческое развитие искусства в Византии) исихазму «истинному», представители которого (например, преп. Григорий Синаит или на Руси преп. Сергий Радонежский) будто бы не интересовались «догматами», но зато вдохновляли творцов искусства [ [62] М.В.Алпатов. Искусство Феофана Грека и учение исихастов. — Там же. — С. 33 (1972). — С. 190–194. ]. Есть также исследователи, воздерживающиеся от определенного суждения о влиянии исихазма на живопись [ [63] «Конкретные формы воздействия исихазма на живопись остаются недостаточно выясненными», — пишет И.П.Медведев. (Мистра. Очерки истории и культуры поздневизантийского периода. — Л., 1973. — С. 136). ].