Иоанн Мейендорф - Византия и Московская Русь

Вопрос был решен таким образом, что титул «Киевского» был дан Пимену, а Киприан получил титул митрополита «Литвы и Малой Руси». Более того, формально Нил провозглашал принцип единства митрополии и постановлял, что после смерти Киприана Пимен станет митрополитом «всея Руси». Впрочем, патриарх решил, что в будущем такие митрополиты будут посвящаться «по представлению Великой Руси». [621] 102, II. 18. Наше толкование действий Нила находит подтверждение в том, что акты патриаршей канцелярии в правление Нила продолжали говорить об одном «митрополите Киевском и всея Руси» (ср. акт 1382 года, назначающий Дионисия Суздальского архиепископом, — 236, стлб. 200). Фактически, Нил пытался вернуться к системе, существовавшей в эпоху Феогноста и Алексия, даруя Москве новую и постоянную привилегию представлять своих кандидатов. В реальных политических условиях, существовавших в 1380 году на Руси и в Литве, такая система была обречена, но по крайней мере формального утверждения раздела митрополии, чего желали в Москве, не произошло.

Разумеется, Киприана такое решение удовлетворить не могло. Он пытался настаивать на постановлении Филофея, которое делало его после смерти Алексия единственным русским митрополитом. В синоде его поддержал влиятельный митрополит Никейский Феофан — выдающийся паламитский богослов и друг Кантакузина и Филофея. [622] 102, II, с. 16; ср. 76, с. 513–517; 109, с. 415; 10, с. 746. Феофан был также знаком со славянскими делами и способствовал примирению византийской и сербской церквей: в 1368 году сербский князь Иоанн Углеш называл его «своим господином, своим отцом, ходатаем и целителем души моей» (102, I, с. 563). Однако, поскольку Нил решил посвятить московского кандидата, он должен был объявить поставление Киприана при жизни Алексия неканоническим. В конце концов Феофан и Киприан внешне приняли мнение «большинства», но Киприан уехал в Киев до поставлення Пимена, явно разочарованный титулом, который дал ему Нил: «митрополит Литвы и Малой Руси». [623] Оба имени, Киприана и Пимена, с указанием сана, наличествуют в синодальном акте июня 1380 года: Киприан значится в списке присутствовавших (102, II, 7). а Пимен среди подписавшихся (102, II, 8). Его подпись (по–славянски, показывающая, что он не знал греческого) была, очевидно, поставлена после отъезда Киприана. Акт 1380 года ничего не говорил о его праве наследовать Пимену в случае смерти последнего, и Киприан, хорошо знавший русские обстоятельства, должен был примириться с мыслью, что митрополия на деле будет разделена между ним и Пименом, первым митрополитом «Великой Руси».

Но за этим последовали еще более неожиданные события, которые коренным образом изменили судьбу соперников и совершенно по–новому определили пути Восточной Европы.

3. Куликовская битва

Очень вероятно, что спешный отъезд Киприана из Константинополя был вызван не только досадой, но также тем, что он узнал о происходящих на Руси грандиозных событиях. [624] «Тайно убежал, ни с кем не простившись». 102, II, 16. Мы видели, что 1374–1380–е годы были периодом активных дипломатических действий и военных столкновений между Ордой и Московским княжеством. Ни одна из сторон не доверяла другой. Опасаясь татарской мести и из страха лишиться важных экономических выгод, московская боярская партия и генуэзские дипломаты хотели бы вернуться к политике времен Ивана Калиты, при котором Москва играла роль татарского союзника на Руси. Поставление Митяя и его поездка в Орду были отражением именно этих политических устремлений. Однако сторонники сближения с Литвой и борьбы с Мамаем тоже не оставляли в покое князя Дмитрия Ивановича. От необходимости выбирать избавил его сам Мамай, которого случай с Митяем убедил в безуспешности дипломатии, почему он и решил привести Русь к повиновению военным путем. С востока ему грозил Тамерлан, который в 1370 году посадил на трон в Золотой Орде законного наследника, Тохтамыша (Мамай по рождению не принадлежал к династии). Московскому князю Дмитрию Ивановичу Мамай, распоряжавшийся лишь в западных пределах прежних татарских владений, доверял все меньше и меньше, так что медлить ему было нельзя. Поэтому он составил сильную и крайне опасную для Москвы коалицию, в которую вошли генуэзцы Кафы, князь Олег Рязанский, а самое главное — литовский князь Ягайло. Перед лицом надвигающейся угрозы Дмитрий Донской обратился к нравственному авторитету преп. Сергия и, открыто получив благословение на борьбу с врагом, начал поспешно собирать русских князей, среди которых оказались и два сына Ольгерда, братья Ягайло, — Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский. [625] Дмитрий Донской предвидел столкновение с Мамаем уже, возможно, осенью 1379 года (ср. 233, с. 101–103). Источники и огромную библиографию по Куликовской битве см.: М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига и Л. А. Дмитриев. «Повести о Куликовской битве». М.. 1959; Д. С. Лихачев и Л. А. Дмитриев, «Слово о полку Игореве и памятники куликовского никла», М. — Л., 1966: ср. также 186. с. 255–263. Решающее сражение произошло 8 сентября 1380 года в верховьях Дона, менее чем в 300 километрах от Москвы. Летописи называют его Задонщиной или Куликовской битвой. Впервые со времени татарского нашествия русские одержали победу над татарами. Здесь было нечто от политического парадокса: героем национального освобождения стал московский князь, хотя Москва, еще в начале века, возвысилась в значительной степени потому, что была главным на Руси союзником и пособником татар. Если раньше Москва одного за другим устраняла своих соперников политическим путем, то теперь ей принадлежала военная победа небывалого символического значения. Сражение, однако, было выиграно не только благодаря военному превосходству Дмитрия Донского, но и потому, что литовскому князю Ягайло, союзнику Мамая, не удалось присоединиться к татарскому войску. В день сражения он находился на расстоянии дня пути до Куликовского поля.

В симпатиях генуэзцев сомневаться не приходится, на Куликовом поле они бились заодно с татарами. Но и Дмитрий привел с собой в качестве наблюдателей («видения ради») десяток сурожан (промышлявших в Суроже–Сугдее торговых людей). [626] См.: «Повести о Куликовской битве», с. 55. О важности их присутствия и об их возможной итальянской или греческой национальности см. неопубликованную магистерскую диссертацию: Douglas Andrews, The Merchants of Surozh, Moscow and Crimea during the fourteenth century, Columbia University, N. J., 1976. Автор любезно разрешил мне прочесть рукопись. В случае победы — он определенно не хотел порывать торговых отношений с Крымом, а в случае поражения их вмешательство могло быть русским полезно. Дмитрий, возможно, уже знал, что генуэзские власти Кафы ведут переговоры с ханом Тохтамышем, грозным соперником Мамая, и готовы установить торговые и дипломатические отношения с будущим правителем Орды. [627] Об этом вопросе см.: Ю. К. Бегунов. «Об исторической основе Сказания о Мамаевом побоище», в: «Слово о полку…», с. 521–523. Циничный политический реализм итальянских купцов завершил Куликовскую битву кровавой развязкой: разбитый русскими, Мамай весной 1381 года сразился на реке Калке с Тохтамы–шем, потерпел сокрушительное поражение, пытался спастись в Кафе у своих генуэзских союзников, но тут же был ими убит.