Иоанн Мейендорф - Византия и Московская Русь

Точно так же, великий князь Владимирский Андрей Боголюбский (1157–1174 гг.), утверждая свои преимущества над другими князьями и церковную независимость великого княжества Владимирского от Киевской митрополии, обращался к византийским обрядовым и агиографическим традициям (икона Владимирской Богоматери, праздник Покрова) и подчеркивал греческое происхождение местного святого Леонтия Ростовского. [30] Покров или головное покрывало («мафорион», неправильно передаваемое как «омофор») Богородицы — был главной реликвией, которой византийцы приписывали спасение Константинополя от персов, арабов и болгар. Он хранился во Влахернской церкви. Согласно греческому «Житию св. Андрея Юродивого» (в честь которого был наречен Андрей Боголюбский), ему было видение Богородицы, держащей свой «мафорион» над городом. Это видение и увековечено праздником Покрова, который празднуется 1 октября. (О происхождении праздника см.: А. Остроумов, «Происхождение праздника Покрова», Приходской Листок (приложение к «Церковным Ведомостям»), 1911, № 11; Ф. Спасский. «К происхождению иконы и праздника Покрова», Православная мысль, IX, Париж, 1953, с. 138–151; ср. также: H. H. Воронин. «Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг», 251, XXI, 1962, с. 29–50; «Житие Леонтия Ростовского и византийско–русские отношения второй половины XII в.», 251, XXIII, 1963, с. 23–46.

Тем самым он хотел возвысить значение своей столицы. [31] Ср. 159, с. 95. Даже в тех редких случаях, когда они противились церковному и имперскому контролю Византии, русские, как и болгары в X веке, обращались к культурным и религиозным понятиям самих византийцев, популяризируя тем самым греческие сочинения в славянском переводе.

Конечно, вслед за церковными иерархами и чиновниками на Русь потянулись греческие дипломаты, купцы, ремесленники и иконописцы. В то же время, русские служили в византийской армии. Русские князья бывали в Константинополе и иногда женились на греческих аристократках. Одна из частей города стала обычным местом пристанища приезжих русских. Русские монахи селились на Афоне и в других монастырях Среднего Востока; через Константинополь тек постоянный поток русских паломников в Святую Землю. [32] См.: Г. Г. Литаврин, А. П. Кажлаи, «Экономические и политические отношения Древней Руси и Византии», 147, с. 69–81.

Было ли знание греческого языка широко распространено на Руси? Вряд ли. Дошедшие до нас (и мало еще изученные) греческо–русские словари показывают, как нам кажется, не только похвальные усилия нескольких вдумчивых учеников, но и их разочарование от встреченных трудностей. [33] См. издание «Речи тонкословия греческого» (сборник греческих текстов XV века) в 184; ср. также 159, с. 98. Изучение греческого языка, возможно, сосредотачивалось в немногих городах, таких, как Владимир, где находилась библиотека великого князя, в которой были и греческие книги, [34] В. Иконников (205), с. 53. или Ростов, куда обычно назначался епископ из греков и где греческий язык употреблялся в качестве богослужебного наравне со славянским. [35] 201, I, 1, с. 359–360. Греки, жившие в России, не пользовались особой популярностью у населения. Летописи часто упрекают их в лукавстве, [36] Летописец, рассказывая о коварном обмане епископа Черниговского Антония в 1164 году, отмечает: «Се же молвяше им, льсть тая в собе: бяше бо ролом Гречин». (235, II, СПб., 1908. кол. 523). но в целом признают за ними «мудрость» и «хитрость» — признаки более развитой культурно цивилизации. Несколько греческих епископов и монахов вошли в русские святцы. Так что узы, связывавшие Русь и Византию и основанные на общности веры и традиций римо–византийского универсализма, не могли распасться из–за разницы темпераментов, национальных особенностей или даже политических несогласий.

Могут, однако, сказать: именно потому, что византийская культура пришла на Русь «в переводе», эллинизм в его интеллектуальном и творческом измерении так и не привился на Руси. Византия была преемницей античной греческой философии. До самого падения империи византийские мыслители умели ценить и не переставали толковать полученное наследие. Однако культивация мирской культуры античности встречала сопротивление церкви и, в частности, монашества, то есть тех элементов византийского общества, которые непосредственно занимались распространением византийской культуры среди славян. Святые Мефодий и Кирилл (последний также известен под своим мирским именем Константина Философа и был вполне искушен в светской культуре), может быть, не видели ничего дурного в переводе древнегреческих авторов на славянский язык, будь у них на то время; но они, конечно, не считали это делом первостепенной важности. Их преемники из числа греков и славян, распространявшие христианство в славянских странах, не считали необходимым или разумным приобщать славян к чему–либо, кроме самого вероучения, Писания и богослужения. Как правильно подчеркивает Г. П. Федотов, между евангелизацией западных германских варваров и крещением славян существует огромная разница: восточные «варвары» получили христианство на своем родном языке, в то время как их западные братья должны были учить латынь, чтобы обрести спасительное знание веры. Быстро и успешно «натурализовавшееся» в славянских землях христианство никогда не становилось там орудием светского познания, в то время как на западе христианская образованность — хотя и доступная лишь немногим, монополизированная знающим латынь духовенством — открывала доступ к латинской поэзии и риторике. [37] 45. с. 39–40.

Византия в принципе избегала эллинизирования прозелитов. Она не заставляла их учить чужой язык. [38] Были некоторые исключения из этого правила, но историки все же преувеличивали степень преднамеренности в эллинизации Болгарии после византийского завоевания в XI веке (см., в частности: В. Н. Златарски, «История на Българска дуржава». II, София, 1927, с. 57; также 161, с. 226–228). Образованные византийцы (например, Феофилакт Болгарский) иногда проявляли снобизм по отношению к «варварским» языкам. Однако факт литургического многоязычия был универсальным в византийском мире, и никто не отрицал его принципиальной законности (ср. трезвый взгляд на этот вопрос в 130, с. 151–153). Этот благородный подход, который можно назвать «кирилло–мефодиевским», существенно влиял на то, как в славянских странах, и особенно на Руси, воспринималось и понималось христианское учение, доступное в основном в переводах, а не в греческом оригинале. Как мы видели выше, после крещения Русь вошла в политическую и церковную структуру, основанную на христианском и римском универсализме. Но в культурном отношении ее приобщение к византийской цивилизации было ограничено языковым барьером, так что творческое развитие в этой области в значительной степени могло опереться только на собственные таланты, способные использовать местные ресурсы. Такие таланты явились довольно рано (например, Илларион Киевский), но независимое творчество в сугубо интеллектуальных областях началось лишь через несколько веков. Даже в XIV веке, когда количество переводов с греческого резко возросло и русские стали достойными учениками Византии в религиозном искусстве, православной мистике, агиографии, в сферах личной и социальной этики, спекулятивные богословские и философские достижения византийского христианского эллинизма воспринимались ими очень пассивно и в незначительном объеме.