Иоанн Мейендорф - Византия и Московская Русь

Мы знаем об этом проекте благодаря посланиям патриарха Антония королю Ягайло и самому Киприану. Оба датируются январем 1387 года. [734] 102, II, 280–282. 282–285. Ответ Константинополя был отрицательный: Россию не сочли подходящим местом для созыва вселенского собора, кроме того, следовало прежде всего снять осаду Константинополя. Патриарх торопил Ягайло соединиться в новом крестовом походе с Сигизмундом Венгерским, который, после Никополя посетив Византию, обещал вновь выступить в марте. Киприана патриарх поощрял оказывать влияние на «друга» митрополита — польского короля (φίλο? σου πολύ? έ'στιν ό κράλη?). [735] 102, II, 283.

Здесь видна, с одной стороны, лишенная реализма, трагическая беспомощность константинопольских правителей, а с другой — вновь обретенная уверенность киевского митрополита, который высоко ставил свою церковь и отводил ей роль естественного центра христианского мира. В ярком воображении Киприана — тоже, как оказалось, нереалистичном — даже неприятный факт перехода Ягайло в латинскую веру обращался ко благу православия, ибо благодаря этому факту на территории Польского королевства, где православие и римский католицизм жили бок о бок, можно было созвать собор, на котором встретятся восток и запад. На таком соборе, как вместе с ведущими константинопольскими богословами думал Киприан, победа православия над латинскими «новшествами» по крайней мере становилась возможностью, и поэтому положение православия в королевстве Польском — как и в других местах — могло коренным образом измениться. [736] Что такие взгляды действительно разделяли ведущие византийские богословы, видно, к примеру, из письма патриарха Филофея архиепископу Охридскому (1367 г.): «Мы согласились с папскими послами, что, если наше учение на соборе окажется не хуже любого латинского, они придут к нам и примут нашу веру; перед Богом осмеливаемся мы сказать, что это действительно произойдет». (102, I, 492). Византийцы, которые отправились в Феррару в 1438 году, тоже надеялись «выиграть» спор с латинянами. Возвышаясь над местными политическими интересами Москвы, Польши и Литвы, Киприан думал вселенскими категориями, в высокой традиции византийской мысли.

Во время кризиса, который помешал ему занять митрополичью кафедру в Москве (1381–1389 гг.), Киприан, по всей видимости, пользовался деятельной личной поддержкой Иоанна V. [737] Ср. гл. 9. В престарелом императоре, — а позже, когда тот умер (16 февраля 1391), в его прославленном сыне Мануиле II (1391–1425 гг.), который «имел все данные для того, чтобы во многих отношениях стать одним из величайших византийских императоров», [738] 7, с. 393. Киприан продолжал видеть олицетворенного вождя православной ойкумены, без которого не могло осуществиться единение христианских сил против ислама. Избрание патриарха Антония и последовавшее назначение Киприана были, по всей видимости, обусловлены личным вмешательством императора Иоанна V: соборный акт 1389 года неоднократно напоминает, что «высочайший и святой самодержец» заботится о единстве русской митрополии, управляемой Киприаном, и издал по этому поводу специальный хрисовул. [739] 102, II, 127–128. Текст хрисовула Иоанна V не сохранился, но вряд ли он сильно отличался от хрисовула Иоанна Кантакузина по тому же вопросу, изданного в 1347 году (102, I. 268–270). Именно в этом контексте следует понимать известное послание патриарха Антония московскому князю Василию Дмитриевичу, написанное и привезенное в Москву в 1393 году ¡Михаилом Вифлеемским. [740] 102, II, 188–192. Патриарх получил известие (несомненно, через Киприана), что московский князь противится поминовению византийского императора за литургией. «Говорят, — писал патриарх, — ты не позволяешь митрополиту поминать божественное имя царя в диптихах… и говоришь: «Мы–де имеем церковь, а царя не имеем и знать не хотим». Это нехорошо». Патриарх напоминает, какую роль императоры прошлого играли в созыве соборов и установлении церковных правил, и заключает так: «За все это они имеют великую честь и занимают высокое место в церкви. … До настоящего дня царь получает то же самое поставление от церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром [741] Помазание императора святым миром вошло в обычай относительно поздно. Впервые помазание ввели в Никее, по примеру практики помазанья латинских императоров в Константинополе (137, с. 246–256). О споре относительно помазания императоров, который происходил в XIII веке, см. 108, с. 8–13. и поставляется царем и самодержцем ромеев, то есть всех христиан. На всяком месте, где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами… И самые латиняне, не имеющие никакого общения с нашей церковью, и те оказывают ему такую же покорность, какую [оказывали] в прежние времена, когда находились в единении с нами. Тем более обязаны к этому православные христиане; и если язычники окружили землю царя, то христианам не следует презирать его за это; напротив, это самое да послужит для них уроком смирения… Невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собою, и невозможно отделить их друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы, чуждые апостольского и отеческого учения. А высочайший и святой мой самодержец [Мануил II], благодатию Божию, есть [государь] православнейший и вернейший поборник, защитник и отмститель церкви; поэтому невозможно быть архиереем и не поминать его [имени]».

Правда ли, однако, что послание Антония, — которое до сих пор (и вполне резонно) цитируется в качестве яркого образчика византийского политического и религиозного универсализма, — было спровоцировано новым всплеском русского сепаратизма, как то следует из буквального прочтения текста? Со стороны Василия Дмитриевича такой идеологический выпад был бы весьма неожиданным. Вот его отец, Дмитрий Иванович, действительно постоянно сопротивлялся провизантийской политике Киприана и монашества; более того, отношения Дмитрия Донского с греками в период смуты 1378–1389 гг. могли изгладить в нем представление о Византии как центре христианской вселенной. Но Василий только что принял Киприана и одобрил его политику; он использовал поддержку Константинополя против мятежного Новгорода и враждебной Литвы. Поэтому, скорее всего, Василий никаких новшеств не вводил, а просто попытался восстать против нововведения, сделанного Киприаном.

Для того, чтобы уверенно обосновать такое понимание послания, следует, конечно, тщательно изучить славянские церковные книги, употреблявшиеся на Руси с X века. Но некоторые факты известны: в нескольких русских рукописных служебниках (евхологионах) XII и XIII веков содержится только поминание «благоверного князя». [742] Ср.: Горский и Невоструев, «Описание славянских рукописей Московской синодальной библиотеки», III, с. 2; 199. с. 24, прим. 2. В XIV веке тоже не поминали императоров; это видно, например, из чина освящения воды 1 августа. [743] 211, с. 53. Г. М. Прохоров сообщает о существовании пергаментной минеи на декабрь, которую он датирует 1380–1390 годами и в которой есть запись, возможно, сделанная самим Киприаном. нарочито отрицающая существование «императора и патриарха» на Руси; многолетие возглашается только князьям и «митрополиту Киевскому и всея Руси» (233, с. 119). Сам Киприан в послании к преп. Сергию и Феодору (июнь!378 года) говорил, что за божественной литургией первым он поминает Дмитрия Московского, а не императора. [744] 236, стлб. 181. Однако в личном Киприановом списке Служебника, сделанном для него в 1397 году, находим упоминание «нашего благочестивейшего и благовернейшего императора». [745] 197, с. 225; ср. А. Горский и К. Невоструев, ук. соч. с. 13–14. Правда, в Служебнике Киприана, в тексте проскомидии, нет упоминания об императоре, а только о «благоверных князьях наших». (211, с. 33). Более того, в грамоте к псковскому клиру, написанной в одно время со Служебником, Киприан специально упоминает — наряду с другими литургическими новшествами, которые он вводил на Руси в соответствии с обычаями Константинополя, — предписание «поминать православных императоров наряду с великими князьями… как мы то делаем здесь, в митрополии». [746] 236, стлб. 239. Эти факты показывают, что когда Киприан вводил поминание императоров в диптихах, то вводил новшество, не пользовавшееся общим признанием. Они же свидетельствуют, что Киприан, пользуясь поддержкой патриарха, в силах был превозмочь неодобрение великого князя и что в Москве его решение поминать императора твердо исполнялось, по крайней мере, в течение некоторого времени. [747] Хотя преемник Киприана митрополит Фотий (1408–1431) был греком и, конечно, разделял взгляды Киприана на роль византийских императоров в христианском мире, в чине поставления епископов, датируемом 1423 годом, нет упоминания императоров. («Еще молимся о благоверных и богохранимых князех наших»!. (236, стлб. 441).