Иоанн Мейендорф - Живое предание

Вопрос о роли Церкви в служении обществу часто ставился в Православии за последние десятилетия.

Между двумя мировыми войнами, а также после Второй мировой войны замечательное оживление христианского социального активизма имело место в Греции. Это движение, включающее и знаменитое братство «Зои», достигло значительных результатов в области евангелизации масс, хотя пистистские и несколько протестантствую–щие наклонности «Зои» вызвали сопротивление более традиционных православных кругов.

В России основные сдвиги произошли в кругах интеллигенции. В последние предреволюционные десятилетия Церковь привлекла в свои ряды видных политэкономов, бывших марксистов. Целая плеяда религиозных философов, среди них С.Н. Булгаков, Н.С. Бердяев, С.Л. Франк, П.Б. Струве и другие, начала оказывать влияние на саму Церковь, и некоторые из них незадолго до революции играли важную роль в церковных делах. Хотя некоторые из них под влиянием оптимистического гегельянства и приняли монистическую и статическую философию мироздания, обычно именуемую софиологией (не слишком далекую от западных систем Тиллиха и Тейяра де Шардена), русское движение «от марксизма к идеализму» — значительное событие в истории православной мысли начала века.

Что же вновь привлекло этих людей к Православию? Прежде всего присущие ему эсхатологическое ожидание преображенного мира, вера в обожение как конечное предназначение человека, способность в литургической жизни и духовном опыте святых предвосхищать видение Второго Пришествия, утверждение «осуществляющейся», а не только «футурической» эсхатологии, представление о Царстве Божием не только как об общей идее или практическом достижении, но как о реальном видении Божественного Присутствия в мире. Таковы аспекты православного Предания, особенно важные не только для интеллигентов, разочарованных в марксистском тоталитарном социал изме, но и для тех из нас, чей удел — свидетельствовать о Православии на Западе.

Заключение

Христианскую веру нельзя оценивать лишь в пределах общественных успехов и неудач. В Новом Завете не дается обещаний земного успеха последователям Христа. И конечно, так это и должно быть, потому что истинная власть Христа будет явлена миру только в последний день, тогда как существующая и ныне сила Царства вполне открывается лишь глазам веры. История Православной Церкви не может поэтому быть историей ее успехов как земного общества, потому что все вообще христианские удачи делаются очевидными только очам веры.

Однако предварительное заключение на общедоступном и обьективпом уровне все же возможно. Оно состоит в том, что христианское решение социальных проблем никогда не может быть ни абсолютным, пи совершенным, пока не наступил Последний День, и что христианин считает это несовершенство нормальным (хотя и не примиряется с ним), так как он знает, что Парусия в конце концов наступит. В отличие от революционных утопистов всех времен христиане умеют жить в мире несовершенном, хотя всегда стремятся это несовершенство хотя бы отчасти преодолеть. Православная Церковь осудила эсхатологию ухода от мира, которая оправдывала бы безразличие и бездеятельность. Но — и это особенно важно — она никогда не согласится признать, что Царство Божие, являемое в Церкви как Тайна, как ожидаемая эсхатологическая реальность, находится и зависимости от того влияния, которое члены Церкви могут оказывать или не оказывать на мирское общество. Она также всегда будет утверждать, что исходная точка, источник и критерий решения социальных проблем — в непрерывном, таинственном и в каком–то смысле трансцендентном общении евхаристического собрания.

В ходе истории христиане часто соблазнялись подменой этого исходного и основного критерия мирскими ценностями: империя представляла собою такой соблазн, национализм является в настоящее время другим и весьма очевидным соблазном. Но вес это исторические и духовные ошибки, и Церковь в конце концов их признаёт именно за ошибки и возвращается к единому на потребу, без которого никакие достижения общества и культуры не имеют цены.

Сергей БЫЧКОВ

Интервью с прот. Иоанном Мейендорфом (1990)

Отец Иоанн, расскажите, пожалуйста, об атмосфере русского Парижа времен Вашей юности. Кою Вы помните? Кто был Вашими учителями?

Париж 20–х и 30–х годов стал убежищем большой части элиты дореволюционной России. Правда, среди эмигрантов была не только «элита», но и много простых людей, выехашних через Крым, через Кавказ или Финляндию в 1919–1920 гг. В Париже издавались две ежедневные русские газеты. Существовали школы, а также консерватория, Богословский институт, гимназия, кадетский корпус. Церковная жизнь возглавлялась замечательным русским иерархом, митрополитом Евлогием (Георгиевским), которого патриарх Тихон и его Синод назначили митрополитом Западно–Европейских церквей в 1922 году, после закрытия патриархом так называемого «Карловацкого» управления, провозгласившего нерушимость монархии в России. Митрополит Евлогий, хотя в Думе (где он представлял Холмщину) принадлежал к «правым?, считал, что Церковь не должна предуказывать политическое будущее России (хотя ее отдельные члены могут вступать в политическую борьбу). В Париже было открыто более двадцати пяти церквей. Многие приходы содержали школы для детей. Когда я прислуживал митрополиту в кафедральном Александре–Невском соборе, я помню, как в церкви стояли великие князья, белые генералы, бывший председатель Совета министров граф В.II. Коковцев, а также бывшие «левые» — Н.А. Бердяев, быв. эсеры. Митрополит всех умел объединить вокруг Церкви. В хоре пел Шаляпин.

Я вырос в этом русском Париже. Со стороны отца и матери мои предки были петербуржцами. Деды — один (А.Е. Мейендорф, женатый на Е.П. Шуваловой, дочери посла в Берлине) генерал–адъютант; другой — Н.И. Шидловский, земский деятель, член Думы, октябрист. Прадед — А.Н. Куломзин, председатель Государственного совета и строитель Сибирской железной дороги. Родители мои со старшими детьми оказались в Финляндии, когда она стала самостоятельной, и приехали во Францию через Данию. Отец стал художником–портретистом и так кормил семью, он скончался 1 января 1970г.

В моей семье атмосфера была, естественно, русская, но без всяких националистических натяжек. Говорили только по–русски (другого языка я не знал до семи лет), но дети ходили во французские школы, где образование было лучшим. Моя семья не любила «эмигрантщины» и считала, что приобретение европейской культуры отнюдь не противоречит верности России. В приходскую русскую школу я ходил по четвергам (четверг был свободным днем во французских школах). Там преподавался русский язык и Закон Божий. Но воскресеньям и праздникам я всегда прислуживал в соборе. Стал чтецом и иподиаконом при митрополите Евлогии и позже, при его преемнике митрополите Владимире (Тихоницком), продолжал прислуживать в храме [149] До 1931 года Западно–Европейская епархия зависела от Московской Патриархии. В 1931 году митрополит Евлогий не смог подчиниться абсурдному и явно вынужденному требованию дать письменное заявление о «лояльности Советской власти» и временно перешел в юрисдикцию Константинопольского патриарха. — Прим. о. Иоанна Мейепдорфа. .