Тихон (Агриков) - У Троицы окрыленные

Посмотрите на этого молодого ученого. Он так пыжится, так уверенно говорит: «Я все знаю, я все изведаю, я во все тайны проникну, я человек, я бог». Говорит, думает и крепко уверен, что это так. Ну, где же здесь смирение?.. Он все знает, все-все. А вот совсем не знает о том, когда он заболеет или когда он умрет, и этого ему не узнать. Тогда где же наше всезнание, если мы о себе самих не знаем, сколько мы проживем на земле, что ожидает нас завтра, какой умрем смертью? Вот сколько находится рядом с нами вопросов, которые нам никогда не разрешить!

О, это наше всезнание! Одна глупость, одно самовнушение, самообман, младенческая самоуверенность!

Рассказывали про одного немца (это когда я еще был на войне), как он хвалился: «О, я своим сапогом раздавлю весь мир, все народы!» И вот когда он однажды снял свои сапоги на отдыхе, то подкрался к нему партизан и его же тяжелым сапогом разбил ему голову.

Вот и ты, моя дорогая и милая душа, тоже, наверное, говоришь: я верующая, а другие неверующие, я спасусь, а другие все погибнут. А разве это не гордость говорит в твоем сердце? Разве так по-христиански надо относиться к людям?

Одна девушка, такая добрая-добрая, говорила мне, что вот-де, батюшка, я видела какой сон-то: как будто на голове у меня растут два рога. Сначала маленькие, а потом растут, растут все больше и больше. Это как раз гордость.

А хотите видеть плоды гордости или состояние, вызывающее гордый дух?

Священник совершал Божественную Литургию. Один старец соблазнился и сказал: «Не буду причащаться у этого священника, он такой-то и такой-то, пьяница и блудник, он грешник. Таинство через него не совершается». И не стал причащаться. В следующую ночь ему было такое видение: пред ним золотой кладезь, цепь золотая, черпало золотое. Но черпает и наливает прокаженный. И слышит старец голос: «Почему ты не пьешь из этого кладезя? Какую вину имеет черпающий? Он ведь только черпает и наливает, а чрез него все совершает Дух Святой». Очнулся старец и стал оплакивать свой грех.

Один брат целых десять лет был борим помыслами по гордости. Гордый помысел ему говорил: «Ну, что ты здесь живешь, в этом монастыре, только мучаешься, и все. Иди, брат, в другой монастырь, там в десять раз лучше тебе будет». Брат имел терпение. Он каждый день собирал свои вещи, клал их в угол и говорил помыслу: «Завтра уйду, а сейчас отдохну немного». Наступал другой день, помысел опять ему твердил: «Иди в другой монастырь, что ты здесь засиделся, там в десять раз лучше тебе будет». Брат отвечал: «Подожду до вечера, а потом в ночь и двинусь». Наступал вечер. Помысел твердил назойливо: «Вот уже вечер, как хорошо тебе идти ночью-то, никто тебя не увидит». Брат отвечал помыслу: «Нет, ради Бога потерплю до утра, а потом уж утречком, как рассветет, так и отправлюсь». А вещи все лежат да лежат в углу в куче, собранные и приготовленные к путешествию.

Так дух гордости все побуждал и побуждал брата идти, а он, имея терпение, все откладывал да откладывал. «Терпением вашим спасайте души ваши» (Лк. 21, 19). «Претерпевший же до конца спасется» (Мф. 24, 13).

А вот тоже дух гордости. Он отнимал у человека веру — веру в будущую жизнь.

В Италии жили два крупных ученых — Меркати и Марсилий. Они расходились во мнениях: Меркати говорил, что есть душа, есть будущая жизнь, а Марсилий отрицал и то, и другое. И так как они были большие друзья, то ссориться не хотели, а заключили между собою договор: кто первый умрет, тот явится, если возможно, к другу и признает свою ошибку.

И вот однажды Меркати глубокой ночью сидел один в кабинете и так погрузился в свое дело, что ничего вокруг не видел и не слышал. Вдруг он вздрогнул: раздались три четких удара в оконное стекло. Он поспешил открыть и внизу, на освещенной лунным светом аллее, ясно увидел закутанного в белый дорожный плащ всадника, в котором узнал Марсилия.

«Ты прав, друг мой», — прокричал всадник изумленному ученому, а затем, быстро повернув коня, скрылся во мраке ночи. Меркати записал час и минуту этого видения, а наутро попучил телеграмму, что его друг Марсилий, отправившись в путешествие, погиб.

Вот еще подобный случай.

Русский князь Петр Долгорукий не раз писал своему родному брату Владимиру Долгорукому, который жил в Пруссии, что вольномыслие последнего очень неосновательно и даже опасно. Владимир читал письма своего брата, посмеивался над набожным Петром, а затем рвал эти письма и бросал в печку…

Однажды Владимир, возвратясь от короля прусского, лег на диван отдохнуть и забылся. Вдруг он слышит: кто-то отдергивает занавес его спальни, и звучат шаги, приближаясь к нему. Затем он чувствует, как холодная рука крепко-крепко жмет его руку… Владимир смотрит — пред ним его родной брат. «Верь», — сказал Петр тихо.

Владимир вскочил и готов был броситься к брату в объятия (они давно не встречались), но видение исчезло. Он спрашивал слугу: «Где брат Петр, куда вышел?» Слуга крестился и божился, отвечая, что никакого брата он не видел и в комнату никто не входил.

Владимир был в недоумении, он записал время этого посещения, а к вечеру из России пришло известие, что брат его Петр умер скоропостижно в такой-то день и час. Время кончины и видения точно совпадало.

Отец Питирим всю свою жизнь ломал в себе гордость и учился смирению. В мире его звали Степан Яковлевич Полухин. Был он красив и строен, ловок и умен. И ученость имел приличную. И все-таки он пришел в Лавру и стал монахом. Пред ним были большие пути и дороги, но он избрал один — тернистый монашеский путь. И когда отец Питирим пошел по нему, то дух гордости стал преследовать его каждую минуту. Будучи умен и учен, монах Питирим прекрасно понимал, что с этим спутником — с гордостью — далеко не уйдешь, дела не будет. Гордость — советник плохой. Тогда он вступил в непримиримую, смертельную борьбу с бесовской гордостью.

Мы не будем входить в подробности, как монах Питирим боролся с гордостью. Да об этом и трудно говорить, так как мы не знаем всей внутренней жизни этого Божьего человека. Но, несомненно, монах Питирим боролся с гордостью по-святоотечески, то есть как учат этому святые отцы. Оружием непобедимым против гордости он избрал смирение. Он пред всеми смирялся, пред всеми умолкал, всех считал лучше себя и всех просил о себе помолиться.

«Э, брат, да ты сам-то молитвенник неплохой, — говорили ему братия, — ты лучше о нас помолись». А он, потупя взоры долу, тихо отвечал: «Прах я и пепел, и моя молитва, как дым, стелется по земле».

Отец Питирим стремился иметь смирение истинное. Это истинное смирение выражается в исключительной покорности Богу, в полной Ему преданности. Что бы с ним ни случилось, что бы ни произошло — хорошее или плохое, радостное или скорбное — он все-все принимал, как от Господа, как происшедшее только по Его святой воле и только с благой для человека целью.