Иустин (Попович) - Достоевский о Европе и славянстве

— Черт! Он ко мне повадился. Два раза был, далее почти три. Он дразнил меня тем, будто я сержусь, что он просто черт, а не сатана с опаленными крыльями, в громе и блеске. Но он не сатана, это он лжет. Он самозванец. Он просто черт, дрянной, мелкий черт. Он и в баню ходит. Раздень его и наверно отыщешь хвост, длинный, гадкий…

— А ты твердо уверен, что кто-то тут сидел? — спросил Алеша.

— Вон на том диване, в углу. Ты бы его прогнал. Да ты же его и прогнал: он исчез, как ты явился. Я люблю твое лицо, Алеша. Знал ли ты, что я люблю твое лицо? А он [227] Курсив Достоевского. — это я, Алеша, я сам. Все мое низкое, все мое подлое и презренное! Он ужасно глуп, но он этим берет. Он хитер, животно хитер, он знал, чем взбесить меня. Он все дразнил меня, что я в него верю, и тем заставил меня его слушать. Он надул меня, как мальчишку. Он мне, впрочем, сказал про меня много правды. Я бы никогда этого не сказал себе. Знаешь, Алеша, я бы очень хотел, чтоб он на самом деле был он [228] Курсив Достоевского. , а не я!" [229] Там же, с. 771–773.

И хотя Иван бесконечно самоуверен, но он до боли жгуче ощущает, что диавол самым интимным образом врос в его самосознание. Наконец, он видит, что диавол — главная творческая сила его атеизма и его анархизма. Но одно чувство раздирает его душу и одна мысль сокрушает его сердце: это — ощущение и мысль, что его природа не в состоянии долго переносить такое интимное общение с диаволом. Вся его природа, посрамленная, униженная и угнетенная, восстает против своей диавольской философии, против своей диавольской этики. И он, понуждаемый какой-то внутренней, неодолимой необходимостью, идет в суд, где расследуется дело об убийстве его отца Федора Карамазова, и пред всеми заявляет, что Смердяков — убийца, а не Дмитрий Карамазов.

"— Нашего отца убил Смердяков, а не брат. Он убил, а я его научил убить… — говорит Иван.

— То-то и есть, что в уме… и в подлом уме, в таком же, как и вы, как и все эти… рожи! — обернулся Иван на публику.

— Успокойтесь, не помешанный, я только убийца!

— Кто ваш свидетель?

— С хвостом, ваше превосходительство… Le diable nexiste point! existe point! Не обращайте внимания, дрянной, мелкий черт…" [230] Там же, с. 813, 814.

Тайна личности Ивана раскрыта. Она состоит в интеллектуальном родстве и интимных дружеских отношениях с диаволом. И как диавол говорит Ивану: "Я — сатана, и поэтому ничто человеческое мне не чуждо", с таким же правом и Иван может сказать диаволу: "Я — человек и думаю, что ничто сатанинское мне не чуждо". Человек и диавол становятся как бы синонимами; они могут соперничать друг с другом и заменять один другого в нашем человеческом мире, а возможно, и еще в каких-то других мирах.

Раскрыв тайну личности Ивана, Достоевский в то же время раскрывает тайну и всех других отрицательных, атеистически и анархически настроенных типов, ибо Иван — незаменимый представитель их и апологет. Prima causa их личностей найдена: это интеллектуальный союз и дружба с диаволом. Это в некотором смысле чувствует и Ставрогин. На слова Дарьи Павловны: "Да хранит вас Бог от вашего демона!" он отвечает: "О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком" [231] "Бесы", с.284. . Раскольников также в известной мере знает об участии диавола в его преступлении. Он исповедует Соне: "Соня, это ведь диавол смущал меня… Соня, я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все. Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь!" [232] "Преступление и наказание", с. 416, 417.

Тайна атеистической философии и анархической этики открыта и засвидетельствована: эта тайна — диавол. Подпольная человекомышь закончила круги своего усовершенствования, она взобралась на самую вершину своих устремлений, осуществила полноту своей личности, она стала человекобогом. А это значит, в смысле наших земных реальностей, что она стала человекодиаволом.

Так в таинственных границах нашего людского бытия, когда видимое претворяется в невидимое, обретает облик видимого, разыгрывается сложнейшая драма: некие невидимые силы, желанные или нет, тайно и искусно внедряются в мир человеческих мыслей, ощущений, желаний, намерений, соучаствуют с нами незаметным образом, сотрудничают при создании философии и этики, участвуют в полнокровной жизни человека и оставляют видимые и невидимые следы на всем, с чем человек связан. Достоевский в своем пророческом ясновидении открыл таинственное участие невидимых сил в жизни современного человека, в особенности при создании его атеистической философии и анархической этики. И в этом его гениальное прозрение и пророческое откровение.

Если бы мы захотели узнать диагноз человечества нового времени, то этот диагноз уже установлен. Его поставил Достоевский самым точным и смелым образом, как никто до него этого не сделал. Диагноз следующий: вера человека в самого себя — это самая опасная болезнь, которой смертельно болеет европейское общество.

Человек! Какая в нем загадочность, и какие в нем возможности, и какой хаос вмещает в себе это существо! А вера в человека? Именно тут зарождается множество всяческих новых бескрайностей и бесконечностей: грустных, серых, черных, золотистых, голубых… А в них — и рай, и ад.

Верой в человека не только проникнуто, но и определяется все творчество европейского человека. Вся европейская культура и вся цивилизация являются плодом этой веры и стоят на ней, как на краеугольном камне. Сам тип европейского человека развился и сформировался на этой вере, поэтому совершенно логично, что вера в человека переросла в его обожение и в некоей человекомании получила свой завершенный облик. Если человек провозглашается центром мира, то он однажды должен стать центром всего сущего. Антропоцентризм неминуемо завершается культом человека. Вера в человека имеет свои законы. Главный из них — это: человек — единственное, что заслуживает внимания, единственное, что подлежит обожению, а потому — не имей других богов, кроме человека!

Всестороннее применение закона веры в человека и все последствия, которые из него вытекают, Достоевский неподражаемо показал в образах своих отрицательных героев, в своих отважных борцах за человека и его личность, в своих смелых создателях человекобога. Обладая ясновидением пророка, он показывает нам развитие этой веры от ее зачатков до полного расцвета; он нам не только ясно показывает, но неопровержимо доказывает, что человек, как существо в своей эмпирической данности, не располагает такой силой, которая делала бы его единственным творцом, воспитателем и создателем своей личности. Сам по себе человек не в состоянии с помощью своих органов чувств и сознания осознать самого себя во всей своей полноте. И еще в меньшей мере он в состоянии найти центр и периферию своей личности или же в ней отделить человеческое от сверхчеловеческого, естественное от сверхъестественного, земное от потустороннего. Более того, человек совершенно не способен использовать себя в качестве некоего эталона, с помощью которого можно было бы объяснить и понять себя самого. В этом смысле все антигерои Достоевского, создатели человекобога, могли бы считаться исключительной иллюстрацией глубокой мысли апостола Павла: "Они измеряют себя самими собою и сравнивают себя с собою неразумно" [233] 2Кор.10:12. .