Гилберт Кийт Честертон - Писатель в газете

Конечно, было бы практичней немного вспомнить логику. Если уличные музыканты вам мешают, за это их и преследуйте. Если нищенствовать дурно, примените какой–нибудь связный закон ко всем нищим, а не только к тем, которые вам противны. Теперь же просто нельзя рассмотреть целиком никакой вопрос. Наше отношение к нищим кажется мне языческим и жестоким. Исходя из всеобщих нравственных правил, я докажу, что дурно наказывать человека, который просит о помощи. Я докажу, что глупо призывать к милости, когда запрещена милостыня. Если утопающий зовет на помощь, его не отправят в суд; чем же хуже голодающий? Если кто–то потерпел кораблекрушение, он вправе рассчитывать на помощь; ну а если крушение случилось не на море, а в жизни? Человек может оказаться нищим и по своей вине, но, когда речь идет о помощи, это неважно. Жертву кораблекрушения не спрашивают о том, хорошо или плохо он вел корабль; утопающего спасают раньше, чем поинтересоваться, по своей ли вине он упал в пруд. Можно написать сатирическую повесть про человека, которого спасали по доброте в самых разных местах, вылавливали из волн, вырывали из львиных когтей, находили на необитаемом острове и с превеликим трудом приводили в чувство, но оставили на произвол судьбы, когда он прибыл в родной город.

Словом, я ничего не имею против нищих. Ничего не имею я и против уличных музыкантов. Вы скажете, это потому, что я не разбираюсь в музыке. Быть может; но, мне кажется, даже музыкантам не следует лишаться всех чувств, кроме любви к музыке. А я уверен, что человек лишился многих чувств, если его не трогают звуки шарманки на бедной улице. Однако в проблему уличных музыкантов и певцов замешаны не только способность растрогаться, но и чувство истории, и любовь к своей стране. В богатых, респектабельных кварталах Лондона я видел таблички «Не шуметь». Если бы нам приказали выбросить, словно хлам, все могильные плиты, в этом было бы меньше варварства. Уличные крики — одна из последних наших связей с Лондоном Шекспира и Лондоном Чосера. Когда кто–то громко восхваляет свой товар на улице, я не считаю, что он «просит»; это я прошу, чтобы он крикнул еще раз.

Как бы то ни было, ясно, что один закон не должен подменять другой. Если у нас есть причины запретить шум на улицах, мы должны назвать их. Мы должны запретить крик, потому что он громок, или потому что он мешает, или, наконец, потому что он связывает нас с народом, историей и старой доброй Англией. Предубеждение против крика, как я подозреваю, связано с тем, что уличный торговец чуть ли не последний свободный человек в современном городе, ибо он продает свой товар прямо покупателю и не платит налога на лавку. Если за это вы хотите обуздать его, изгнать, казнить, почтите его хотя бы точным определением и сделайте так, чтобы закон обращался с ним не как ему вздумается, а на основе ясного принципа.

Америка иногда подается нам, в том числе и самими американцами (что ж, им лучше знать), как обитель добродетели. Вне всякого сомнения, у американцев есть свои добродетели, однако едва ли можно отнести к их числу присущую им «добропорядочность». Если кого–нибудь интересует, как низко может пасть американская мораль, он может ознакомиться не столько с волной преступлений или с распространением чарльстона, сколько с серьезными и глубокомысленными статьями высокообразованных и проницательных американских критиков, каким является, например, мисс Эвис Д. Карлсон, опубликовавшая в недалеком прошлом ученый труд под названием «Назревшая необходимость в новых добродетелях». Под добродетелью, впрочем, она понимает, сама того не ведая, лишь многочисленные и строжайшие табу, действующие в Новой Англии, — не более того. Главный пафос ее статьи заключается в том, чтобы убедить своих читателей, что «в современном обществе отмирают абстрактные понятия добра и зла». Чтобы сообразить, чт о почтенная дама имеет в виду своим нелепым заглавием, попробуем для начала разобраться, что же все–таки означает «абстрактное добро и зло» с точки зрения ее соотечественников, жителей Новой Англии. Заглянем на мгновение в сказочно неправдоподобный мир.

В качестве примера мисс Карлсон приводит историю одного молодого человека, который рос «в семье, где была предпринята попытка догматически противопоставить добро злу». Спрашивается, что значит «догматически противопоставлять добро злу»? А вот что. Родители молодого человека постоянно внушали ему, что хорошо, а что плохо, — и он на какое–то время усвоил эту странную теорию. Когда же он покинул отчий дом, то обнаружил, что «самые лучшие люди порой делают как раз то, против чего его предостерегали родители». Затем наступает прозрение. «Оказывается, что любимая девушка, которая представлялась ему самым трогательным и романтическим созданием на свете, курит, как черт в преисподней, и целуется, как распутная киноактриса. Его лучший друг, к которому он питает самые теплые чувства, оказывается, выпивает втихомолку, и т. д. и т. п.» И это автор статьи называет борьбой добра и зла?!

Выходит, абстрактное понятие добра и зла заключается в следующем. Если девушка позволяет себе выкурить сигарету, она, стало быть, хочет породниться с самим дьяволом. Хуже нее может быть разве что сексуальный вампир. Если молодой человек пал так низко, что втихомолку потягивает спиртное (как это открыто делали все его соотечественники еще какие–нибудь несколько лет назад), то он является олицетворением порока — таким, как он, не понять разницы между добром и злом. В этом, надо понимать, и заключается «абстрактное понятие добра и зла», которое сызмальства воспитывается в американских детях. А между тем во всех этих «тлетворных» поступках нет решительно никакого «абстрактного образца». Всякий здравомыслящий человек согласится со мной: если это и образец, то никак не абстрактный, да и к добру и злу не имеющий ни малейшего отношения. В действительности же это попросту хаос разнородных общественных и личных предрассудков и прецедентов, которые являются по большей части следствием обывательского чванства, и только. Испытывать ужас перед табаком вовсе не значит быть абстрактно добродетельным; напротив, это означает, что вы пожертвовали абстрактной добродетелью, потворствуя местным предрассудкам. Поэтому не стоит удивляться, если молодой человек со временем пренебрежет этими нелепыми запретами; если же он побоится нарушить моральные заветы отца, значит, он недалеко от него ушел. А между тем автор статьи прекраснодушно предлагает нам отказаться от идеалов, поступиться самим понятием человеческой справедливости на том лишь основании, что у некоего бостонского юнца не укладывается в голове, как прелестная девушка может курить, словно черт в преисподней.