Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

Существует ли испанская философия? Да, философия Дон Кихота. И нужно, чтобы он, наш Рыцарь Веры, Рыцарь нашей Веры, оставил свое копье в козлах, Росинанта в стойле, повесил бы на стену свой меч и, став пастухом Кихотисом, взял бы в твердую руку посох, захватил с собою свирель и под сенью тенистых дубов с их сладчайшими плодами, пока пасутся овцы, опустив головы долу, пел бы, вдохновленный Дульсинеей, мир и жизнь, какими они ему видятся, чтобы, воспевая свою даму, прославить и увековечить собственное имя. И пел бы не столько о том, какими видятся ему мир и жизнь, сколько о том, какими чувствует их его сердце. И пел бы с целью завоевать славу, ибо она была его путеводной звездой, и эту путеводную звезду он оставил нам.

Тот же Нуналварес, герой португальского поэта, скажет вам, что

Молва, что славит гулкою трубой сей жалкий мир, не достигает высей, куда взлетает с песней чиж любой!

Но не слишком доверяйте таким строкам, в них звучит уныние: так‑то оно так, слава летит, улетает за пределы мира, но еще выше взлетает песнь о Любви и Правде.

Может быть, при звуках этой песни пастуха Кихотиса падут сраженными великаны, притворявшиеся мельницами, смягчатся духом каторжники, и Роке Гинарт распустит свою рать, и умолкнут каноники и суровые священнослужители, и признают стрелки, что тазы в руках у идальго–чудодея становятся шлемами, и все маэсе Педро прекратят свои кукольные штучки, и разверзнутся перед нами глубины пещеры Монтесиноса, и попранная справедливость будет восстановлена во всех случаях, и девицы легкого поведения станут девами, и придет Царство Божие, и на земле восторжествует тот золотой век, разглагольствованиями о коем Дон Кихот смутил и привел в недоумение души пастухов. Следует «разить отважно копьем, несущим свет», а вернее сказать, в то время как пасется стадо под звуки пастушеской свирели, разить мир правдой, разить мир святым словом, которое должно сотворить чудо. Нужно попросить у Аполлона стихов, воззрений — у любви. Главное, воззрений у любви.

Существует ли испанская философия, мой Дон Кихот? Да, твоя философия, философия Дульсинеи, философия, отвергающая смерть, зовущая верить, верить в правду. И эту философию не изучить в университетах, не изложить в понятиях индуктивной либо дедуктивной логики, не извлечь из силлогизмов, не сотворить в лабораториях, ее творит сердце.

Ты вознамерился, мой Дон Кихот, стать пастухом Кихотисом и получить в дар от любви воззрения на мир. Все жизненные воззрения, все вечные воззрения вытекают из любви. Источник мудрости, мой пастух Кихотис, это Альдонса, это всегда Альдонса. Через нее, через твою Альдонсу, через Женщину ты постигаешь все Мироздание.

Разве ты не замечаешь, что твой народ обожествил и обожествляет женский образ, идеальный женский образ, образ Женщины в высшем смысле слова, Деву–Матерь? Разве не видишь, твой народ так поклоняется Ей, что почти забывает о поклонении Сыну? Разве не осознаешь, что он возносит Ее все выше и выше, стремится поставить рядом с самим Отцом, дабы стала равной Ему в лоне Троицы, и Троица перешла бы в Четверицу; а то, глядишь, и отождествляет Ее с Духом, отождествили же Сына со Словом. 259Разве не объявили ее Искупительницей? А что это означает?

Концепция Бога, которая передавалась нам из поколения в поколение, была концепцией не антропоморфической, а андроморфической, 260Бога мы представляем себе не как человеческое существо — homo, а как мужчину — vir; Бог был и остается в нашем сознании носителем мужского начала. Его способ судить и карать людей — суд мужчины; не суд человека, стоящего выше различия полов, а суд Отца. И как возмещение нужна была Матерь. Матерь, всегда прощающая, Матерь, всегда готовая открыть объятия Сыну, когда он спасается от занесенной над ним руки или нахмуренных бровей разгневанного Отца, Матерь, на коленях у которой ищет себе утешения далекое воспоминание о тихом, еще бессознательном покое — заре, предшествовавшей нашему рождению, и о привкусе сладкого млека, которое, как бальзам, проливалось на наши детские сны. Матерь, которая знает только одну правду — прощение, и только один закон — любовь. Материнские слезы омывают скрижали Десяти заповедей. Нашу скудную и несовершенную концепцию Бога–мужчины, Бога с длинной бородой и громовым голосом, Бога, предписывающего правила и выносящего приговоры, Бога — Хозяина дома, Pater familias [52] Отца семейства (лат.). в римском духе, нужно было уравновесить и дополнить, и поскольку в сущности мы не можем вообразить себе Бога живого и личного, вознесенного не только над общечеловеческими чертами, но и над мужскими, а уж тем более над чертами существа бесполого или обоеполого, рядом с Богом–Отцом мы поставили Богиню–Матерь, ту, что всегда прощает, ибо любит слепой любовью, а потому смотрит в корень вины и справедливо прощает и утешает, — Сладчайшую Матерь, Матерь Божию, Деву–Матерь. Дева–Матерь, Непорочная Дева, — это именно мать, и, будучи женщиной во всем, она остается чистой от всяческой человеческой грязи, дабы от нее исходило божественное дыхание.

Это Дева–Матерь, это Матерь Божия. Это Матерь Божия; несчастное Скорбящее Человечество. Потому что, хотя Человечество и состоит из мужчин и женщин, Человечество — это женщина, мать. 261 Иэто истинно по отношению к любому человеческому сообществу, любому народу. Толпа — это женщина. Объедините мужчин — и можете не сомневаться: их объединит как раз то, что они получили от своих матерей, женское начало. Несчастное Скорбящее Человечество — это Богоматерь, потому что в Ней, в Ее груди, — вечная и бесконечная Совесть Вселенной. А Человечество, так же как Богоматерь, — чистое, пречистое, незапятнанное, 262хотя мы — каждый мужчина и каждая женщина — рождаемся с пятном первородного греха. Радуйся, Человечество, благодати полное, Господь с тобою! 263

Взгляни, мой пастух Кихотис, как приходят к Человечеству от Альдонсы, неприметной девушки из Тобосо; взгляни, как любовь дарит воззрения. И как под звуки твоей пастушьей свирели можно создавать испанскую философию любви, и пусть себе при этом каркают, пытаясь заглушить мелодичные звуки, огромнейшие вороны и галки, гнездящиеся при входе в пещеру Монтесиноса.

Если бы Дон Кихот вернулся в сей мир, он стал бы пастухом Кихотисом, а не странствующим рыцарем, стал бы пастырем душ, держал бы в руке не посох, а перо, обращал бы свое жгучее слово ко всем пастухам. А может, он и впрямь воскрес!

Если бы Дон Кихот вернулся, он стал бы пастухом; он станет им, когда вернется, станет пастырем человеков. И будет просить воззрений у любви, а чтобы воззрения эти воплотились в жизнь и одержали победу, он пустит в ход все мужество и отвагу, явленные им в сражении с мельницами и при освобождении каторжников. И давно пора сему свершиться, ибо до нынешнего нашего упадка довела нас боязнь мыслить. Боязнь приступить к решению вечных проблем, боязнь поглубже заглянуть в сердце, боязнь извлечь наружу тайные тревоги, скрытые в вечных глубинах. Боязнь эта приводит к тому, что многие подменяют умственную активность эрудицией, усыпляющей духовную обеспокоенность либо дающей пищу духовной лени; нечто вроде игры в шахматы.