Святитель Илия (Минятий) - Слова в Великий пост

О суд, о душа! Так я со стенанием и слезами восклицал, когда говорил о втором пришествии Христовом. И как мне не волноваться, как не ужасаться, когда только вспомню, что настанет час, когда я из гроба услышу трубный звук, глас Божий, призывающий меня на суд? Что я воскресну облеченный в прежнюю плоть, что у меня в руках будет книга, моя совесть, в которой будет написано подробно все, что я сделал, подумал, сказал в течение всей моей жизни?.. Что за все это я должен буду дать отчет без самооправданий и отговорок; что моими свидетелями будут небо и земля, судьей — Бог, весь — правосудие, без всякого снисхождения, весь — гнев, без всякой милости; что после суда состоится определение или о вечной жизни в раю, или о вечной муке в аду?

О суд, о душа! Не ждите, христиане, услышать сегодня от меня слова о втором пришествии Христовом с описанием всех сопутствующих обстоятельств, не ждите, чтобы я изобразил вам скончание века, торжественность судилища, трепет судимых и велелепие Судии. Обо всем этом вы очень часто слышите из церковных священных книг. Сегодня я взошел на этот священный амвон, чтобы возбудить в вас то чувство, какое испытал и я, думая о судном часе, — чтобы вы представили себе, что этот час настал и что мы стоим перед тем страшным судищем. Обратите внимание только на то, кто здесь подсудимый? Простой человек. А судья? Бог. Подумайте и о двух предметах — человеческой совести и Божественном правосудии. Итак, я желаю вам показать сначала, что человеческая совесть делает обвинение и постановление, а затем, что правосудие Божие совершает суд и воздаяние. Это Христос хотел сказать в сегодняшнем Евангелии: «Иже бо аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со ангелы святыми». В этой жизни никто не может быть обвинителем и судьей или судьей и отмстителем. А это будет на грядущем суде: совесть человеческая и правда Божия. Вот это именно и привело меня в волнение и трепет. О суд, о душа!

1

Одна из самых достоверных истин нашей православной веры гласит о том, что наступит второе пришествие Христово, когда Он придет судить живых и мертвых, об этом очень выразительно говорят пророки в Ветхом и евангелисты в Новом Завете, с великим трепетом — святые отцы Церкви в своих сочинениях. В сей жизни мир полон несправедливости: часто злые достигают счастья и славы, а добрые живут в несчастье и подвергаются лишениям. Но Бог праведен. Поэтому в будущей жизни произойдет праведный суд и воздаяние: злые подвергнутся должному наказанию, а добрые получат должную награду. «Сотворшии благая» восстанут «в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда» (Ин. 5:29). В этой жизни Бог наказывает не всех злых и награждает не всех добрых для того, чтобы мы знали, что Он намерен совершить это на будущем суде, в той жизни. Весь мир есть одно заблуждение. Сколько хороших людей в глазах мира кажутся злыми из–за одной только своей свободной и незлобной простоты! И сколько плохих людей в глазах мира кажутся добрыми из–за своего лукавого лицемерия! Далее, что делают человеческое насилие и козни! Сколько властвует тиранов, сколько страдает невинных! И хотя Бог, чтобы явить хоть луч Своей правды, наказывал многих преступников, как фараона и Антиоха, и освобождал многих невинных, как Иосифа и Сусанну, однако большая часть грешников в этой жизни наслаждаются честью и славой, а невинные умирают в бесчестии и позоре. Но Бог правосуден. Поэтому когда–нибудь на всемирном суде Он должен обнаружить, где истинное зло и где истинная добродетель, дабы воссияла истина вещей. Так об этом пространно размышляют из восточных учителей Златоуст, а из западных — Августин. Чтобы проявилось правосудие, должен наступить будущий суд и все мы стать перед страшным судищем и подвергнуться суду каждый за свои добрые и худые дела. Об этом ясно говорит Павел: «Всем бо явитися нам подобает пред судищем Христовым, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага, или зла» (2 Кор. 5:10). О суд, о душа!

В этот великий день все страшно, как я объяснил вам подробнее еще в прошлый раз. Но из всего этого самыми страшными кажутся мне два обстоятельства. Во–первых, человеческая совесть, которая делает обвинение и постановление, а затем Божие правосудие, совершающее суд и отмщение. О суд! О душа!

Начнем с первого. Нет ничего безобразнее греха. Даже сам человек, дерзнувший совершить грех, не может спокойно смотреть на него: он совершает грех, но старается, по возможности, скрыть его. Когда по своей воле он идет сказать о нем духовнику, то или искусно видоизменяет, или же покрывает его отговорками. А все это потому, что хотя он и сделал грех, но не может видеть его. Наша совесть, действительно, есть зеркало, которого человек волей–неволей должен стыдиться. Женщина при рождении чувствует боль, но потом — радость. Совершенно наоборот душа, когда грешит, испытывает удовольствие, а впоследствии — боль, и эта боль есть не что иное, как укоры совести. Пусть снаружи никто ничего не говорит, изнутри осуждает совесть. И это обвинение совести есть самое тяжкое наказание для души. Византийский император Констанс, как говорит в своей летописи Георгий Кедрин, из ревности, свойственной власти, которая не выносит товарищества даже своей тени, вынудил своего младшего брата Феодосия оставить престол, уйти в монахи и посвятиться в дьяконы. Феодосии был рукоположен, но этого оказалось недостаточно. Спустя несколько дней по приказанию императора его умертвили. Новый Каин, святотатственный братоубийца, думал жить без страха и опасности, царствуя один без брата. Но в ту же самую ночь, среди глубокого мрака, когда тиран готовился закрыть глаза ко сну, вдруг перед ним предстал невинно убитый брат его Феодосии, облеченный в священную диаконскую одежду; в руке он держал чашу теплой, еще дымившейся своей крови и страшным голосом сказал: «Пей, брат; я твой брат Феодосии, убитый тобой, а это — моя кровь, которой ты жаждал. Испей ее, утоли свою хищную жажду. Пей, брат!» От такого видения и таких слов несчастный император затрепетал, пришел в ужас и оцепенел. Он встал с постели, оставил сон, перешел в другую часть дворца. Переждав, отдохнув немного, он снова ложится спать, и снова то же видение, та же чаша и голос: «Пей, брат!» Так сегодня, так и завтра, это повторялось каждый день. Каждый раз, как он, собираясь ко сну, закрывал глаза, тотчас приходил брат и приводил его сердце в трепет словами: «Пей, брат!» Император выезжал в поля, сады, на охоту в надежде избавить свою огорченную душу от страшного видения, но и там призрак преследовал, пугал его, и там предлагал ему смертоносную чашу: «Пей, брат!» Наконец это стало императору не по силам, и он решил оставить Константинополь и морем уехать в Сицилию в надежде, что с переменой места, может быть, переменится и судьба. Но тщетно. Всюду он находит ту же муку, ибо причину этой муки носит в своей совести. Всюду его сопровождает эта мрачная тень со словами: «Пей, брат!» Доколе же все это? Дотоле, пока он, по праведному Божию попущению, прожив в такой муке еще недолго, был убит в бане, и здесь–то он испил всю горькую чашу. Бедный Констанс, несчастный царь! Тебя столько лет приводил в трепет не вооруженный человек, даже не живой, а какой–то мертвец, нематериальный образ мертвеца, пустая тень, призрак! Да, но это — совершенный им грех, один вид которого так страшен. Он мог это сделать, но не мог видеть. Это совесть осуждает его, а укоры ее есть невыносимая мука. «Пей, брат!»