Виктор (Мамонтов) - Господь — Пастырь мой

В глубине бытия каждого из нас зияет рана одиночества. Ее нужно понять и мужественно принять. Но в одиночку принять рану одиночества невозможно. Для этого нужен другой, «ты», нужна община, семья. Не будем думать, что община или брак могут в совершенстве утолить жажду общения и до конца излечить эту рану. Община и брак — не самоцель, не последнее прибежище. Это место, где мне даются благодатные силы ощутить язву моего одиночества и увидеть рану ближнего, не убегая от них.

Принимая себя и другого в этой ранимости, а не в здравии, в этой немощи, а не в силе, мы стоим друг перед другом, понимая, что сами не можем спасти друг друга. И тогда, как на крик ребенка откликается мать, так на нашу взаимную немощность отзывается Утешитель — Господь Иисус Христос, ибо сказано: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф 18:20).

«Наше человеческое призвание, — писал митрополит Антоний, — не только знать Бога, не только поклоняться Ему, не только служить Ему, не только трепетать перед Ним, не только любить Его, но, в конечном итоге, стать причастниками Божественной природы (2 Пет 1:4), то есть именно приобщиться Богу так, что Божественная природа нам прививается, и мы становимся подобными Христу в этом отношении. В конце времен, когда вся тварь дойдет до полноты своего существования, когда человек дойдет до своей полноты, все человечество в единении с Единородным Сыном Божьим силой Святого Духа станет единородным Сыном Божьим».

Таково наше призвание в конечном итоге — полнота Божества, полнота человеческого естества. Уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2:20). Я — весь в Нем, в Отце Его, в Духе Святом.

Духовная жизнь всегда аскетична. Существует мнение, что аскеза необходима прежде всего монахам, а миряне могут идти к Богу другим путем. Но в действительности узкий путь аскезы — один для всех: и для мирян, и для монашествующих. «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь». Но всякий ли узкий путь есть путь, ведущий к Богу? Сама по себе узость аскетического пути — не гарантия нашего спасения. Возникает вопрос, волнующий всякого христианина: как отличить истинную аскетику от ложной?

Вот перед нами человек, ведущий строгую подвижническую жизнь: посты, долгие молитвы, милостыня, воздержание, бдение и все то, о чем он прочел в Добротолюбии. Казалось бы, он вполне исправный христианин. У него есть ясная, высокая цель — спасение. У него есть необходимые для этого средства — аскетические упражнения. Они выбраны правильно, согласно Писанию: Сей род изгоняется только молитвою и постом (Мф 17:21). Все хорошо, он становится с каждым днем сильнее, духовно богаче, ему кажется, что он все ближе и ближе к своей цели — спасению. Все добытое им аскетическими усилиями кажется ему тем сокровищем, на которое можно надеяться и опираться. Но можно ли? Это не мой вопрос, это вопрос Господа. Боюсь, этот вопрос опечалит его. Столько сил потрачено, и сокровище доброе, и цель близка. «Как же я могу расстаться со всем этим духовным богатством? Чем же мне жить? На что надеяться? Как же мне все это отдать? Если отдам свою душу, что же мне тогда спасать?» Страх этот ложный. Христос как бы говорит ему: «Я не хочу ничего у тебя отнять, Я всегда только даю, и сейчас Я стою пред тобою с даром, но Я не могу его вручить тебе, потому что твои руки заняты твоим богатством».

Это была аскеза? — Да. Но какая? Аскеза силы, аскеза духовного богатства, аскеза трезвого расчета, аскеза достижения, аскеза взросления.

Но есть иная аскеза: аскеза немощи, аскеза нищеты, аскеза доверия, аскеза отдачи и дара, аскеза тех, кто хочет стать, как дети. Но детьми во Христе не рождаются, ими становятся.

Корень первой аскезы — «Я». В ней человек, по слову Николая Бердяева, остается замкнутой монадой, ищущей спасения. Корень второй аскезы — «Ты», Христос и ближний. Имя первой аскезы — духовный эгоцентризм, это аскеза страха, холодная аскеза. Имя второй — любовь, это аскеза любви, горячая аскеза.

Из опыта святых отцов мы знаем, что такое аскеза любви в своем пределе. У преподобного Силуана Афонского, память которого мы ныне совершаем, и у многих святых мы встречаем трогательное обращение к Богу: «Господи, если возможно, спаси их вместо меня». Святой ради ближнего готов пожертвовать всем своим аскетическим восхождением к Богу, готов даже к нисхождению во ад, что есть богооставленность, то есть готов на самое страшное.

Если в духовном эгоцентризме мы видим бегство от страха, то в аскезе любви мы видим готовность ради ближнего согласиться на страшное. В этом добровольном отказе от главной цели аскетики и от самой аскетики — вершина аскетики, любовь.

Мы увидели предел аскетики. Это духовное состояние совершенных, обожившихся людей, святых. Но это предел без предела.

«Поистине невозможно человеку, — говорит преподобный Исаак Сирин — в шествии своем достигнуть предела, ибо и святые не дошли в этом до совершенства. Пути Премудрости нет конца: она восходит выше и выше, пока не соединит последователя своего с Богом. То и составляет ее признак, что постижение ее беспредельно, потому что Премудрость есть Сам Бог».

Нет предела, нет конца, но всегда есть начало аскетического пути. Оно не похоже на трудные будни подвижника, оно празднично, радостно. Сам Господь встречает нас Своей любовью, принимает нас как младенца, бережно, ласково и тихо. И в душе человека — мир, тишина и блаженство. И он смотрит на мир, как влюбленный. Отец Павел Флоренский писал: «Блаженство дается уже в начале искупительного пути, не достойно, а для бодрости, на долгий путь, на многие муки». Если в начале пути человек весь в себе и Господь пеленает его Своей любовью, как младенца, а в конце аскетического пути он умирает ради ближнего и Бог дает ему новые пелены, погребальные пелены Своего Воскресения, — он снова в полноте любви, потому что родился в новую жизнь, — то в середине своего духовного пути он начинает мучительно отрываться от себя и ощущает это состояние как тесноту, тяжесть, сухость, страдание. Он познает всем существом реальность слов Христа: В мире будете иметь скорбь, но ему только еще предстоит расслышать укрепляющий голос: Мужайтесь, Я победил мир (Ин 16:33).

Почему в середине пути так трудно и больно? Что причиняет мне боль? — Мир и я сам. Я еще занят собой, но уже иду к ближнему и должен оторвать себя от себя. В начале человек был влюблен в мир и людей. Но в действительности он пока не научен любви: он любим Богом, но сам еще не умеет любить.

Когда начинается научение общинной жизни, все, радуясь друг другу, говорят: «Какие мы хорошие, как приятно быть вместе!» Но наступает момент, когда человек говорит: «Какие все противные!» — Я прикасаюсь к своей нищете, обнаруживаю зло и боль в себе, во мне возникает страх: все увидят меня, какой я есть, и отойдут от меня.