Адин Штайнзальц - Социология невежества

Отлучение, которому большинство мудрецов Торы подвергли рабби Элиэзера, было призвано, помимо всего прочего, подчеркнуть, что Тора — не на небесах, и здесь рассказ соприкасается с кругом наших проблем. Суждение, что Тора находится на небесах, означает, что Тора дана в законченном виде и передавать ее могут только особые люди. В противоположность этому Тора, которая не находится на небесах — это Тора, которая передана в распоряжение людей, и поэтому ее можно толковать, рассуждать о ней логически, и изучая ее, большинство людей способны приходить к тому или иному выводу. Борьба этих двух воззрений — это, по существу, борьба между закрытостью и открытостью знания. Рассказ, приведенный в трактате Бава Мециа, завершается тем, что раздается голос с неба: Правильное решение принадлежит рабби Элиэзеру сыну Гурканоса. О Элиэзере сыне Гурканоса было известно, что истинная традиция, полученная им от его учителей, была обширнее, чем традиция, в которой был сведущ любой другой мудрец, и об этом в другом месте свидетельствовал Йоханан бен Закай. Тем не менее, и несмотря на такое свидетельство, эту традицию, в рамках рассказа, сочли менее важной, чем те выводы, к которым в ходе рассуждений и прений пришли мудрецы, занятые толкованием Торы.

Таков же рассказ о том, как рабана Гамлиэля временно лишили власти. Это отстранение от власти было вызвано многими причинами, часть из которых связана не только с демократичностью или недемократичностью руководства сообществом мудрецов, но и обстоятельствами, имеющими отношение к нашей теме. Из рассказа видно, что рабан Гамлиэль опирался на древнее предание, идущее от его предков, в то время как мудрецы основывались на анализе доказательств, имевшихся у них в то время. Изменения, которые произошли благодаря отстранению рабана Гамлиэля, выразились в том, что двери академии, где изучалась Тора, немедленно раскрылись перед всеми. В историях о временах рабанаГамлиэля мы в последний раз встречаем упоминания о стороже у ворот академии, который не только, как во времена Ѓилеля, взимал плату за право принять участие в учении, но и обязан был следить за тем, чтобы у каждого входящего внешность соответствовала внутреннему содержанию. Такое качество не поддается объективной оценке и, конечно же, не может быть определено на основании рациональных соображений, поэтому академические скамьи стали доступными для большого числа людей, чья внешность не соответствовала внутреннему содержанию. Это значит, что рабан Гамлиэль старался организовать такое сообщество, допуском в которое служили не только таланты и умение мыслить, но и качества, удовлетворяющие иного рода критериям, о которых мы с достоверностью не можем сказать, были ли они традиционными, социальными, или даже эзотерическими. Во всяком случае, отстранение рабана Гамлиэля от власти создало в конечном итоге такое положение вещей (не изменившееся даже после того, как он вернулся к власти), которое настежь открыло двери академии для каждого, кто хотел учиться и был готов взвалить на себя бремя учебной дисциплины. С этих пор мы сталкиваемся только с такого рода подходом, который гласит, что всякий, кто согласен учиться творчески, применяя методы логического анализа, достоин того, чтобы учиться, и нет никаких иных критериев, на основании которых он может быть не допущен к учению. Это значит, что идеал (практика же — не всегда) открытого знания нашел окончательное выражение, уже не менявшееся с течением времени, разве только в последних поколениях, да и то в области эзотерических учений. Например, в том, что касается Каббалы и тому подобного, мы вновь находим группы, не только отвергающие объективные и рациональные принципы изучения, но и требующие от тех, кто хочет приобщиться к учению, специфической личной пригодности для этого. Однако, с точки зрения всего Устного учения в целом, наиболее предпочтительным оказался идеал открытого знания, и хотя он не распространялся на простонародье, женщин и многих других, тем не менее это не мешало ему оставаться идеалом открытого знания, и даже выходцы из простонародья рассматривались как такие, кого можно обучать, если они выразят желание учиться.

Теперь пришло время вновь вернуться к истории об отстранении рабана Гамлиэля от власти в Явне, и взглянуть на эту историю несколько иначе. Эта история сообщает нам о случившемся, и становится понятным, что после смещения рабана Гамлиэля врата Явны открылись для всякого ученого мужа, который этого хотел. Возможно, что это достоверное сообщение, а может быть, рассказ этот был записан намного позже, это недостоверное сообщение. Но он содержит некую подробность, относящуюся к предшествующей эпохе и позволяющую судить о реальных событиях, происшедших в Явне в конце первого столетия, — упоминание о том, что в тот день были приняты некоторые законодательные решения. Выяснив то общее, что связывает между собой эти решения, можно прийти к выводу, что решения эти касаются вопросов, которые рабан Гамлиель не хотел выносить на обсуждение мудрецов Явны, полагая, что они находятся в компетенции судейской коллегии жрецов. И действительно, большинство этих вопросов имеют отношение к священству и священникам. Напротив, большая часть мудрецов Явны настаивала на том, что всякий законодательный вопрос должен становиться предметом обсуждения в самой Явне. Очевидно, это и послужило причиной смещения рабана Гамлиэля, и величие Явны, очевидно, состояло в том, что ее мудрецам удалось сделать предметом обсуждения все религиозные вопросы и свести воедино все еврейское законодательство.

Итак, прения в Явне закончились в определенном смысле торжеством открытого знания, и в этой связи интересно вспомнить о том, что историк Гекатей, давая определение народу, живущему на юге Сирии, назвал его народом философов. Это определение, — неважно, истинное оно или ложное, — изображающее особый мир, в котором живут одни философы, намекает на идеал, который расцвел совсем в ином месте, в иных условиях — в греческом мире. В каком-то смысле здесь находится точка соприкосновения между двумя цивилизациями, которые сформировались на основе совершенно различных культурных предпосылок. При этом греческая культура, и в первую очередь культура Афин, сформулировала представление об открытом знании как об идеале. И еще: идеал этот не всегда полноценно воплощался в жизни общества: однако он определял именно открытое знание, удовлетворяющее критериям прозрачности и доступности, такое знание, которым способен овладеть любой человек, знание, базирующееся на основоположениях, приемлемых для каждого, развивающееся из этих основоположений, которые, в свою очередь, не зависят от внешнего или внутреннего произвола. Следовательно, фундаментальные предпосылки этого знания, как и способы его развития, доступны для любого человека. Мало того, что они доступны для каждого, — любой человек, будь он совершенным неучем или тем, кто уже достиг сорокалетнего возраста, может приступить к учению.