Александр Мень - История религии (Том 2)

В отличие от неживого мира, "в организмах не только не происходит нарастания энтропии, но даже возможно ее уменьшение, таким образом, как будто бы получается, что основным законом физики является тенденция к беспорядку, увеличение энтропии, а основным законом биологии, напротив, рост организованности - уменьшение энтропии" (А. Опарин. Жизнь, ее природа, происхождение и развитие. М., 1960, с. 17). Жизнь, по выражению Н. Лосского, есть нечто способное придать осмысленность, т. е. упорядоченность, естественным процессам (Н. Лосский. Материя в системе органического мировоззрения, 1918, с. 28).

Эту новую тенденцию, явившуюся вместе с Жизнью, А. Бергсон обозначил термином "жизненный порыв" (elan vital). Этот порыв, по его словам, "состоит, по существу, в потребности творчества. Он не может творить без ограничения, потому что встречает перед собой материю, т. е. движение, обратное его движению. Но он завладевает этой материей, которая есть сама необходимость... Жизнь - это как бы усилие, направленное к тому, чтобы поднимать тяжесть, которая падает. Правда, ей удается только замедлить падение... Она не имеет силы изменить в обратную сторону направление физических сил, определяемых принципом Карно. Но все же она действует совершенно так же, как действовала бы сила, которая, будучи предоставлена самой себе, стала бы работать в обратном направлении. Не имея возможности остановить ход материальных изменений, она достигает того, чтобы замедлить его" (А. Бергсон. Творческая эволюция. М., 1914, с. 224, 220, 221).

Организованность, усложнение, адаптация, активность и, особенно, размножение живых существ - все это вызов, брошенный хаосу и смерти. В природе, благодаря Жизни, усиливается сила сопротивления распаду, и ее эволюционный поток подготавливает новую фазу борьбы Логоса против Хаоса. Эта новая фаза - человек.

"Все происходит так, - говорит Бергсон об эволюции, - как будто неопределенное и расплывающееся существо, которое можно назвать по желанию человеком или сверхчеловеком, стремилось принять реальные формы... Организованный мир в его целом является как бы черноземом, на котором должен был произрасти или человек, или существо, которое морально походило бы на него" (там же, с. 238).

x x x

Это не плод чистого умозрения, а обобщение того, что дает наука, осмысление разрозненных факторов физики, биологии, палеонтологии. И чем дальше расширяется наше знание о мире, тем явственнее становится противоборство в нем двух тенденций.

Религиозное сознание еще тогда, когда наука сделала лишь первые шаги, ощущало это напряжение полей, это борение Хаоса и Логоса.

В первой главе Книги Бытия перед нами предстает тревожная и грозная картина:

ЗЕМЛЯ ЖЕ БЫЛА БЕЗВИДНА И ПУСТА,

И ТЬМА НАД БЕЗДНОЮ,

И ДУХ БОЖИЙ НОСИЛСЯ НАД ВОДОЮ.

Это недвусмысленное указание на то, что Божественная Сила оживотворяла хаотический мир. Но здесь встает вопрос: откуда взялся сам первичный хаос? Откуда вообще эта смертоносная волна в мирозданье, которая противится творческим силам?

Тейяр де Шарден, как мы видели, полагал, что мир мог быть сотворен первоначально только в такой хаотической форме. Но это - утверждение, не имеющее ни религиозного, ни научного, ни логического обоснования. Наличие вариантности в природе еще не означает, что именно ее негативная сторона была изначальной. Исток может быть только позитивным, творческим, исполненным мощных потенций. Между тем энтропийная мертвенность чревата лишь угасанием. Никакая эволюция не была бы возможна, если Смерть была ее истоком.

Можно ли приписать Творцу то, что тормозит развертывание творения, сопротивляется разуму и организации?

Священный автор Гексамерона ничего не говорит о причинах возникновения хаотической Бездны, но "можно предполагать, что началу творения нашего космоса, его "первому дню" предшествовала какая-то домирная, метаматериальная и метафизическая трагедия, страшным эпилогом которой явилась тьма и хаос" (В. Ильин. Шесть дней творения. Париж, 1930, с. 67). Только эта таинственная катастрофа может объяснить реализацию во Вселенной ее темного лика.

Разумеется, мы не должны приписывать явлениям природы свободу воли. Но не есть ли сама ее вариантность своеобразный прообраз человеческой свободы? И не ощущали ли поэты, ученые, мистики сокровенную духовную жизнь, которая таится где-то в глубинах твари? Что мешает воспринимать Вселенную как некий своеобразный организм, недра которого обладают духоподобным или даже духовным ядром?

Многие мыслители всех времен и народов были убеждены в существовании всеобщей одушевленности твари. Укажем хотя бы на Аристотеля и Бруно, Гете и Лейбница, Шеллинга и Фихте, Фехнера и Лотце, Шопенгауэра и Ренувье, Соловьева и Н. Лосского, Циолковского и Тейяра де Шардена. Учения о Мировой Душе (Вл. Соловьев), о монадах (Лейбниц), о субстанциональных деятелях (Н. Лосский) являются попытками осмыслить и обобщить опыт науки, философии и мистического познания. Но рассмотрение этого вопроса увело бы нас слишком далеко от темы. Единственное, что мы можем здесь сказать, это то, что в "александрийской" модели Грехопадения может заключаться глубокий смысл. Ведь именно она впервые увидела в несовершенстве мира отзвук катастрофы, происшедшей в духовном плане бытия. Вызывает лишь возражение термин "Адам", употребляемый в приложении к целокупной природе, ибо, как мы видели, этот термин гораздо более соответствует соборной Душе человечества, нежели Душе всего мироздания.

Было бы бессмысленным искать в естествознании ответ на вопрос, какая катастрофа отозвалась на всем строе природы, ибо это событие относится к той области, которая стоит вне поля зрения науки. Поэтому мы прежде всего должны обратиться к религиозному постижению, к Откровению, запечатленному в Библии.

Обычно библейское миротворение воспринимали как мирную картину созидания, без малейших намеков на борьбу и противодействие. Это происходило потому, что учение Библии о творении выводили исключительно из первых двух глав Бытия (Священнический автор и Ягвист). Однако впоследствии было замечено, что эти два текста почти не имеют параллелей в остальных частях Ветхого Завета. Это дало основание даже считать, что они стоят в некой изоляции среди всей Библии (см.: G. v. Rad. Old Testament Theology, I, p. 150). Изучение древних религиозных текстов, открытых за последние сто лет, привело к неопровержимому выводу, что Ветхому Завету известно было и иное представление о миротворении, отличное от того, которое мы находим в Книге Бытия. Это "другое воззрение, - говорит Дж. Маккензи, - никогда формально не выраженное, но обнаруживаемое во многих намеках... не избегает изображать Божественное творчество как завоевание. Поэтому можно говорить о космическом порядке как о чем-то достигаемом и как о победе Господа над силами хаоса" (J. McKenzie. The Two-Edged Sword, p. 105).