Александр Мень - История религии (Том 4)

Но ведь трудно не признать, что Сократ шел на смерть как победитель; значит, есть какая-то иная сфера, где бессмыслица и зло - лишь мираж. Собрав все свои силы, Платон стремится выйти из-под гнета поразившего его ужаса. И в этом внутреннем единоборстве с царством фурий и чудовищ зарождается в его душе новое видение, его будущая философия.

Платон высаживается в Мегарах - тут он уже вне афинских пределов. В Мегарах он находит Эвклида - одного из самых горячих поклонников Сократа; тот еще во время войны тайно приезжал в Афины беседовать с мудрецом и был среди тех, кто оставался с осужденным до последнего мгновения. Осиротевшие сократовцы проводят целые дни в беседах и воспоминаниях. Эвклид полон решимости продолжать дело учителя. Последователь элейцев, он делится с Платоном своей идеей сочетать учение Парменида о Едином с верой Сократа в божественное Благо. Эти разговоры и дружеское общение помогают Платону оправиться от потрясения, вызванного гибелью Сократа, и взяться за работу.

Платон знает, что ему нужно делать: он перебирает сохранившиеся черновые записи Сократовых бесед, читает, выбирает, переписывает. Ему известно, что многие уже начали составлять книги в защиту казненного. Но, в отличие от них, ему мало просто оправдать Сократа в глазах греческого мира. Он ищет большего: он хочет воскресить образ беседующего мудреца, для того чтобы продлить диалог с умершим. Ведь Сократ лишь наметил пути к истине, нужно продолжать его дело. Так возникает замысел "Апологии Сократа" и первых "сократических" диалогов Платона (8).

Недаром его всегда влекла литература; отвлеченные рассуждения он превращает в живую драму. С уверенным мастерством художника обрисовывает Платон характеры действующих лиц, наделяя каждого индивидуальными чертами. Тут и смешной заносчивый рапсод Ион, и изнеженный Алкивиад, и честный вояка Лахез. А в центре всего - бесконечно дорогой образ Сократа, ироничного и упорного в достижении цели.

Почему Платон избрал эту беллетризованную форму для воплощения зреющих в нем мыслей?

В какой-то степени она была подсказана ему "умственным акушерством" Сократа и являлась продолжением его диалектического метода. Но главная причина заключалась в том, что Платон вообще не слишком верил в убедительность отвлеченных трактатов. Ему претили холодные схемы, он хотел воссоздать живой, творческий процесс поисков истины.

Как и Сократ, Платон чуждается "вещания", не хочет говорить "от себя" как познавший и "посвященный". Читатель должен сам войти в мир Сократа и стать его собеседником. Именно для этого Платон создает своеобразные философские драмы. Разговоры его героев протекают в прохладных рощах, на рынках, у портиков храмов, за веселым пиром. Тактичные, полные дружелюбия и понимания собеседники не спеша обмениваются мнениями. Они умеют слушать, умеют умно возразить, оживить речь шуткой. Их общение создает атмосферу, в которой нет накала страстей, а спокойно выясняется истина. Платон очень умело избегает "игры в шашки с самим собой"; он не навязывает выводов, иной раз предоставляя читателям самим додумать то, что не было высказано. Не будет преувеличением сказать, что платоновские диалоги на все века остаются эталоном для любого философского собеседования (9).

Дар Платона-стилиста проявляется в диалогах не меньше, чем его философский гений. "Платон,- говорит Боннар,- пользуется в одно и то же время всеми оттенками стиля с самой естественной непринужденностью. Он переходит от простого к возвышенному с акробатической ловкостью, вызывающей трепет. Двадцать, тридцать раз подряд ученик отвечает "да" на вопросы учителя. От этого вы заскрежетали бы зубами, если бы это было на другом, а не на греческом языке. Но эти двадцать и тридцать раз - другие "да". Полные умолчаний. Иногда они значат почти наше "несомненно", а иной раз это "да", столь близкое к "нет", что вас пробирает дрожь. Но вот фраза становится длиннее и приходит в движение. Можно сказать, что она начинает танцевать. Встает ветер над пылью слов. Слова кружатся, поднимаются к небу со все возрастающей скоростью, расширяя орбиту фразы. Куда несет нас волшебник-автор? Мы не знаем. По вертикали к зениту. Мы приблизились к небесному светилу, к солнцу. Внезапно мы чувствуем, как попадаем в объятия разума и любви" (10).

У Платона впоследствии появилось много подражателей, но никто из них, даже мыслители большого масштаба, не достиг его виртуозности.

Разворачивая перед своими читателями историю последних дней учителя, Платон одновременно поднимает жгучие вопросы, которые занимали в те дни многих мыслящих людей. Вот Сократ беседует с прорицателем Евтифроном о сущности благочестия. Мелет обвиняет Сократа как нечестивца? Но не следует ли перед этим выяснить, в чем состоит долг человека по отношению к богам? Евтифрон полагает, что благочестие - это то, что угодно богам. Но Сократ напоминает ему, что, согласно мифам, у богов очень разные вкусы и, ублажая одного, легко оскорбить другого. Следовательно, это определение не может распространяться на всю религию. Может быть, богам любезны дары? Но ведь сам Евтифрон согласен, что это была бы своего рода "торговля". Да к тому же зачем дары небожителям? "Ведь было бы неловко дающему приносить дары тому, кто в этом нимало не нуждается" (11). Постепенно Сократ, разбивая все аргументы прорицателя, подводит к мысли, что благочестие - лишь часть "справедливого", а значит, и сами боги должны подчиняться справедливому. Беседа обрывается, ни к чему не приводя. Но у читателя возникает мысль, что в религии на первом месте не могут стоять жертвы, а благочестие есть нечто иное, более возвышенное.

В таком же духе построены и другие ранние диалоги Платона. Они будят мысль, по-новому ставя старые проблемы.

Платон стремится усовершенствовать сократовское оружие. Существует способ, который может отточить его, это - математическое мышление. Чтобы расширить свои познания в этой области, Платон отправляется в африканскую колонию Кирену, где обосновался знаменитый математик Феодор, тоже друг Сократа.

Общение со старым ученым было необычайно плодотворно для Платона. Геометрия, которую он тщательно изучил под руководством Феодора, не только дисциплинировала его ум, но подвела к мысли о реальности мира отвлеченных понятий. Впоследствии философ будет называть геометрию божественной матерью всех наук.

Примерно тогда же Платон посетил и Египет. Там его глубоко поразила традиционная устойчивость сословной системы, напоминавшей спартанскую. Вековой уклад жизни египтян показался ему надежной гарантией против социальной сумятицы, царившей в Афинах. Пройдут годы, и философ воспользуется египетским образцом для создания своей утопии.