Неизвестен Автор - Письма из ада

Двадцатое письмо

Наблюдал ли ты когда-нибудь, что запах цветов часто возбуждает в нас воспоминания то сладостные, то горькие? Здесь, в аду, они всегда раздирающие! Не подумай, что растет что-нибудь в царстве тьмы. О, нет! У нас не находится ни растений, ни деревьев, ничего, что могло бы радовать, ласкать взор или украшать ландшафт. А вы, безумные, смеете сетовать и жаловаться, живя под сводами небесными, украшенными чудными звездами, среди роскошных цветов и растительности и пестрых бабочек. Безумные, безумные!

Иногда мне кажется, что до меня доносится аромат жасмина, фиалки или лилии, и с внутреннею болью я вспоминаю дела минувших дней: то вижу чудную девушку с сверкающими глазами, с букетом фиалок на груди, у ног которой я выслушивал слова упрека и страсти, то мнится мне, что я опять с моей блондинкой в жасминной беседке, впервые шепча ей о любви, то думаю о лилии, подаренной в день разлуки той молодой красавице, прикованной к строптивому мужу. А если чую запах розы... о, тогда передо мною Лили!.. Я переношусь в прошлое, к той блаженной минуте, когда я выпросил у нее царицу цветов и она протянула мне ее беспрекословно.

- Поцелуй ее прежде, - сказал я.

Она поцеловала и подала мне розу. Я тоже поцеловал ее, а Лили вспыхнула, хотя не поняла значения моего поступка.

Все священники, пасторы и законоучители, которые на земле не заботились о своих паствах, искажали смысл Евангелия, здесь терзаются постоянно тщетным желанием поправить прежние ошибки. Для этого у каждого есть своя церковь, свой приход, и в проповедях они стараются восстановить истину, которой не знают сами и не узнают уже никогда. Один из них, бывший мой знакомый, пригласил меня как-то послушать его.

Явился я поздно, церковь была полна. Так называемые христиане, не заглядывавшие при жизни в Библию, теперь жаждут услышать слово Божие. Когда я вошел, все пели ужасную разгульную песню, напоминавшую те, которые слышатся в трактирах или сборищах пьяных. Старики и юноши, женщины и дети с демоническими усмешками принимали участие в этом неприличном пении. Наконец показался проповедник. Он оглядел собрание с бесовскими ужимками и начал речь: "Любезные слушатели!" - и красноречие его полилось. Говорил он долго, все больше и больше одушевляясь, видимо, с мучительным желанием сказать хоть одно разумное слово, но в его проповеди не было ни смысла, ни связи, он путался, путался и закончил словами: "Священник должен жить в мире со всеми, но в особенности с диаконом" - и, с возгласом: "Во имя Св. Троицы!", он схватил близстоящего диакона за шиворот и стал его трясти со всею силою под звуки восторженных восклицаний присутствующих.

С тяжким чувством, с надорванным сердцем, я удалился, сознавая вполне горький удел существования без надежды!

Двадцать первое письмо

Живя в деревне, мы часто гуляли с Лили по лесам. Она, как и я, любила уединение, и среди цветов и природы она казалась в своей сфере. Она прыгала, бегала, болтала, и ее не пугались ни заяц, ни лисица, ни дикая лань.

Иногда мы отдыхали под густою сенью: бывало, я засыпал, а она заботливо обмахивала от меня мух и других надоедающих насекомых. Раз как-то, идя куда глаза глядят, мы дошли до хижины, в которой я встретил Анну, несчастную мою жертву. Я невольно остановился, сердце во мне замерло, я не мог проговорить ни слова. Совесть вопияла во мне, я почувствовал всю гнусность моего преступления, сознал, насколько я не достоин ангела, стоящего возле меня. Лили смотрела с недоумением и спрашивала тревожно, что со мной? Конечно, я не мог ей ничего объяснить и, уходя с ней далее, погрузился в свои воспоминания о прошлом, не замечая, как мы все больше и больше углубляемся в лес.

Вдруг разразилась гроза, и я только тогда опомнился. "Пойдем домой", сказал я, но, глядя на усталое личико моей спутницы, я донял, что она не в состоянии сделать шагу.

Я поднял ее на руки и с дорогой ношей направился домой. Нетяжелой ношей была она, ей было тогда 12 лет, а чтобы время казалось короче, я рассказывал ей о св. Христофоре, который был великаном и не мог поднять ребенка Христа, потому что хотел служить только Силе. Потом он смирился и узнал, что Христос Господь. Она слушала со вниманием, и мало-помалу головка ее склонилась ко мне на плечо и она погрузилась в сладкий сон. Дождь лил, ветер завывал все сильнее и сильнее, мрак расстилался по земле, мне было жутко; мысли о смерти и будущей жизни охватили меня... Если б путь был длиннее, я обратился бы, может быть, к Богу в тот день, к сожалению, мы достигли конца, и Лили проснулась.

- Какой я чудный сон видела, - сказал она мне, - будто святой Христофор принес ко мне Спасителя. Я играла с Ним, плела венки из цветов, глядела Ему в глаза, читая в них столько чудного, утешительного. Я видела в них сеятеля и милостивого самарянина, и доброго пастыря, спрашивая с удивлением: "Неужели злые люди умертвили Тебя, пригвоздили к кресту?" - "Не сомневайся в этом, сказал Он, показывая мне Свои раны, - но любовь Отца Моего Небесного и Моих братьев и сестер на земле исцелила Мои раны". Он спрашивал меня потом, куда Желала бы я идти, и на мой ответ, что не хотелось бы расставаться с Ним, ответил, что Он будет везде со мной. Я сказала, что полетела бы в святую землю, тогда св. Христофор взял меня на руки, и мгновенно мы очутились в Вифлееме. Тут встретил меня Христос со словами: "Я могу предложить тебе лишь ясли, но когда-нибудь, когда земная жизнь утомит тебя, Я дам тебе больше". Он, благословя, поцеловал меня, и я проснулась.

Но как грустно мне, что все это было сновидение!

- Чего же тебе желать больше, милая Лили, - сказал я, шутя, - ты пропутешествовала в Вифлеем и обратно в течение часа.

- Ты прав, - ответила она, - я должна довольствоваться этим, пока Христос не призовет меня туда, где лучше, где Он вечно царствует.

Двадцать второе письмо

Я так долго искал напрасно Анну, что потерял надежду увидеть ее еще. Она как бы пропала для меня навсегда. Стараясь ее разыскать, я стал более общителен и в беспокойстве постоянно бродил повсюду. Огонь жег все во мне, жажда пожирала меня, жажда увидеть ее еще раз, хотя я знал, что свидание с ней будет для меня только новым мучением. Если на земле она не в силах была бы более доставлять мне удовольствие, то что и говорить об аде, где она только напрасно выжимает свои волосы и платье, не имея возможности добыть ни единой капли воды. Но для меня, теперь, она имеет новое значение, в ее руках страшная тайна, которую она должна мне открыть. Как было на земле, так и здесь, я не в силах ее не преследовать. Тогда я видел в ней лишь цветок, который хотелось мне сорвать, - теперь я ищу ее для того, чтобы, тщательно изучая черты ее лица, убедиться в той ужасной истине, которую подозреваю. Я хотел бы слышать свое осуждение из уст ее. Почти не сомневаясь в верности своего открытия, я все же нуждаюсь в удостоверении его от нее самой.