Алексей Сидоров - Творения древних отцов–подвижников

Сравнение с камнем, помимо «прямой образности», имеет еще и подспудную. Ср. у св. Игнатия Богоносца, уподобляющего христиан «камням храма Отца» (λ&οι ναον πατρός), приготовленным для возведения этого храма и возносимым на высоту посредством «приспособления (δια της μηχανης) Иисуса Христа», то есть Креста (см.: Ignace d'Antioche. Polycarpe de Smyrne. Lettres. Martyre de Polycarpe / Ed. par P. Th. Camelot // Sources chretiennes. № 10. Paris, 1969. P. 64).

Пифос — глиняный сосуд, иногда очень больших размеров. Такие большие пифосы часто зарывались в пол и служили обычно для хранения зерна и прочих продуктов.

Тема «принуждения себя» (даже — «насилия над собой») ассоциирующаяся с глаголом βιάζω, постоянно встречается в церковной письменности, поскольку «Царство Небесное силою берется (βιάζεται), и употребляющие усилие (βιασταί) восхищают его» (Мф. 11, 12). Причем медиальное значение этого глагола, по мнению владыки Василия (Богдашевского), предполагает и значение «Царствие Божие употребляет силу», то есть оно «стремится неудержимо, с силою, привлекает, возбуждает. До дней И. Крестителя были пророчества о Царствии Божием, а ныне оно вступило на землю и является деятельною силою. Несмотря на козни врагов, оно благовествуется (Лк. 16, 16) с силою. Соответственно, этой внутренней энергии Царства Божия нельзя быть косным, пассивным, безучастным его зрителем, а оно требует величайшей активности, подвига, труда. Оно восхищается, делается достоянием только того, кто употребляет над собою силу, подавляя в себе все, не соответствующее сущности и характеру Царства Божия» (Василий (Богдашевский), епископ. Евангелие от Матфея. Критикоэкзегетическое исследование. Киев, 1915. С. 96–97). В этом же смысле указанный глагол употребляется и многими отцами Церкви. См., например, у преп. Макария, говорящего, что «приступающему к Господу прежде всего следует принуждать себя к благу, даже если сердце не хочет этого». Такое «принуждение» приносит духовные плоды в виде истинной молитвы, любви, кротости и т. д. (см.: Die 50 geistlichen Homilien des Makarios. S. 184).

Ср. у преп. Симеона Нового Богослова, который, толкуя это место Евангелия, говорит, что слово «всё» включает в себя все нажитое богатство, земные желания и сам «вкус» к этой преходящей жизни. Христианин отказывается от них ради того, чтобы вкусить «жизнь подлинно сущую и вечную» (τ^ς ενυποστάτου και αιωνίου ζω^ς). (Symeon le Nouveau Theologien. Catecheses. Т. III / Ed. par B. Krivocheine et J. Paramelle // Sources chretiennes. № 113. Paris, 1965. P. 300).

Речь идет, естественно, о каком‑то месте Священного Писания, вызвавшем у иноков определенные недоумения и вопросы, за разъяснением которых они обратились к старцу. Египетские монахи IV в. обычно активно читали и изучали Писание, основывая на Нем свою аскетическую практику (см.: Heussi K. Der Ursprung des Monchtums. TCbingen, 1936. S. 276280). Причем для отцов–пустынников Писание было не столько «записанным Словом», сколько «Словом сказанным и живым», ибо его они больше «слушали», чем «читали». И когда инок обращался к старцу за разъяснением какого‑либо места Священного Писания, то ответ, данный духовником, воспринимался как Само Слово Божие (см.: Burton‑ChristieD. Scripture and Quest for Holiness in the «Apophthegmata Patrum». Ann Arbor, 1988. P. 164–205).

Обращение старца именно к Моисею связано, скорее всего, с тем, что последний был богодухновенным автором «Пятикнижия». Именно в качестве такового «Моисей, по Божественному вдохновению, предначертал и внутренний характер всей священной ветхозаветной письменности, отобразил весь ее дух и направление» (Юнгеров П. Общее историкокритическое введение в Священные Ветхозаветные Книги. Казань, 1910. С. 30). Отцы Церкви всегда поставляли его на особое место среди ветхозаветных святых. Так, св. Василий Великий говорит, что Моисей наравне с Ангелами удостоился видеть Бога лицем к лицу (ο της αυτοπροσώπου $έας του Θεού εξίσου τοΐς ά,γγελας αξιωθείς), а поэтому глаголы, изреченные им, суть глаголы Истины и научения Святого Духа (см.: Basile de Cesaree. Homelies sur l'Hexaemeron / Ed. par S. Giet // Sources chretiennes. № 26. Paris, 1962. P. 90). Сам преп. Антоний обладал пророческими харизмами, а поэтому его беседа с Моисеем происходила как бы на равных, но являлась недоступной для прочих, даже для Аммона, не достигшего еще высот духовной жизни своего учителя. О пророческом даре преп. Антония см.: Devilliers N. St. Antoine le Grand, pere des moines. Abbaye de Bellefontaine, 1971. P. 85–89.

Авва Пимен принадлежал к более младшему поколению египетских иноков, чем св. Аммон. Он родился ок. 345 г. и был еще жив в 40–х гг. V в. У Пимена было два брата: старший Ануб и младший Паисий, которые подвизались вместе с ним (см.: ChittyD. J. The Desert A City. An Introduction to the Study of Egyptian and Palestinian Monasticism under the Christian Empire. N. Y., 1966. P. 69–71, 79).

Обычная для монашеской письменности тема «умирания для мира», истоки которой прослеживаются еще в античной философии. Например, Платон мыслил саму философию как «искусство умирания» индивидуальности («эго») человека, предполагающее «мертвость» страстей (см.: Hadot P. Exercices spirituelles et philosophie antique. Paris, 1981. P. 27–42). Что же касается аввы Пимена, то он хорошо усвоил наставление св. Аммона. Одно повествование о нем подтверждает это. Однажды Пимен вместе с братом Анубом проходили мимо кладбища и увидели женщину, страшно стенавшую и плачущую. На вопрос братьев, почему она так терзается, местные жители ответили, что женщина похоронила сразу мужа, сына и брата. Тогда авва Пимен сказал Анубу: «Если человек не умертвит всех желаний плоти (τά θελήματα τ^ς σαρκός πάντα) и не стяжает такого же сокрушения (το πένθος τούτο) он не сможет стать монахом» (ΤΟ ΓΕΡΟΝΤΙΚΟΝ ΗΤΟΙ ΑΠΟΦΘΕΓΜΑΤΑ ΑΓΙΩΝ ΓΕΡΟΝΤΩΝ. ΑΘΗΝΑΙ, 1970. Σ. 92).

Эта способность (διάκρισιν) обычно связана с достижением подвижниками высот духовной жизни. Так, о преп. Пахомии повествуется, что он обладал способностью духовного различения (τ^ν διάχρισιν τοί πνευμάτος), а поэтому мог отличать лукавых духов от духов святых. См.: ΜΕΓΑΣ ΑΝΤΩΝΙΟΣ. ΑΜΜΩΝΑΣ. ΑΜΜΩΝ Η ΑΜΜΩΝΑΣ. ΠΑΧΩΜΙΟΣ // ΒΙΒΛΙΟΘΗΚΗ ΕΛΛΗΝΩΝ ΠΑΤΕΡΩΝ ΚΑΙ ΕΚΚΛΗΣΙΑΣΤΙΚΩΝ ΣΥΓΓΡΑΦΕΩΝ. Τ. 40. ΑΘΗΝΑΙ, 1970. Σ. 162. См. также примеч. 20 к «Посланиям».

В сирийской версии этого изречения добавляется краткое толкование его: образ жизни и благое поведение монаха определяется тем, что он постоянно делает внушение («выговор») себе.

Св. Аммон употребляет здесь глагол συστέλλω (букв.: стягивать) в смысле «уходить», «удаляться», но такое «удаление» предполагает и «собирание себя», которое является единственным путем к боговедению (τον Θεον έπιγνωναι).

Опыт духовной радости, связанный с посещением благодати, запечатлевается во многих произведениях аскетической письменности. Так, преп. Макарий сравнивает души, взыскующие Господа, с «умными градами Его» (ταΐς νοεραΐς αυτοΰ πόλεσιν), которым Он посылает свыше «светлый и Божественный образ Своего Духа», то есть «небесного Человека» (τον έπουράνιον ανρωπον), дабы этот Человек (или Дух), запечатлевшись и смешавшись с ними, преисполнил их миром, неизреченной радостью и ликованием (см.: Pseudo‑Macaire. Oeuvres spirituelles / Ed. par V. Desprez // Sources chretiennes. № 275. Paris, 1980. P. 230). Блж. Диадох Фотикийский также говорит, что «благодать посредством чувства ума (δια της νου αιτήσεως) у преуспевающих в ведении увеселяет тело неизреченным ликованием» (Попов К. Блаженный Диадох (V века) и его творения. Т. 1. Киев, 1903. С. 437–438). Вообще, тема «радости» восходит к Ветхому Завету, где для обозначения ее используются понятия αγαλλίασις (собственно «радость») и ευφροσύνη («веселие»); в Новом Завете на первый план выступает термин χαρά (св. Аммон сополагает ветхозаветное и новозаветное словоупотребление: χαραν και αγαλίασιν). Если в Ветхом Завете «радость» соотносится преимущественно со свободным человеческим «ответом» на присутствие Бога и Его спасительное действие в мире, то в Новом Завете она «фокусируется» на Богочеловеческой Личности Иисуса Христа. Поэтому радость становится неотъемлемой и характерной чертой жизни христианина, всегда сопустствуя ему в скорбях, невзгодах и мучениях. Отцы Церкви, развивая эту ветхозаветную и новозаветную традицию, тесно связывали радость с верой в Бога, покаянием, смирением, послушанием Богу, духовной бранью, любовью к Богу и к ближним и пр. добродетелями, без которых (как и без радости) немыслимо спасение. См.: Langis D. Joy: A Scriptural and Patristic Understanding // The Greek Orthodox Theological Review. 1990. Vol. 35. P. 47–57.