Алексей Сидоров - Творения древних отцов–подвижников

Речь идет, естественно, о «печали–грехе» (см. выше примеч. 46 к «Посланиям»); «носителем» и «внушите–лем» такой печали является у св. Аммона особый «дух», то есть бес. Яркое описание действия этого «духа» дается в трактате Евагрия Понтийского «О восьми духах злобы», где говорится, что повергнутый в печаль монах не ведает ни духовного наслаждения (πνευματίχ^ν ήδον^ν), ни духовной радости (χαράν πνευματίχ^ν); он не может подвигнуть ум свой к созерцанию и возносить чистую молитву Богу, ибо печаль есть червь, гложущий сердце (σχώληξ εστ< χαρδ/ας λύπη), и препятствие для всякого блага. См.: PG. T. 79. Col. 1156.

См. у преп. Макария: «Богатые Духом Святым (ο< πλούσίοί τω πνεύματί τω άγ<���ω), имея в себе подлинное небесное богатство и общение Духа, если возглаго–лят кому‑нибудь слово истины или захотят сделать кого‑нибудь общниками духовных словес и возвеселить души [их], то из своего богатства и из своего сокровища, которое они стяжали, глаголят и веселят души внимающих духовному слову; и не боятся они оскудения, потому что стяжали в самих себе небесное сокровище доброты (άγα^ωσύνης), от которого и угощают духовным образом (τούς πνευματίχως εστίωμενους), радуя их» (Die 50 geistlichen Homilien des Makarios. S. 179).

Это предостережение св. Аммона, вероятно, следует понимать в духе евангельского запрета «метать бмсер перед семньяжм» (Мф. 7, 6). Св. Аммон подразумевает, что «упражнять свои рассуждения» (так буквально звучит его совет: γυμνάσαί τούς λογίσμούς), особенно новоначальному иноку, необходимо лишь пред лицом духовно умудренных отцов (старцев), обладающих «различением духов» и могущих направить эти размышления в нужное и правильное русло. А «рассуждения» с людьми духовно незрелыми могут привести к «прелести», которая, в свою очередь, может ввести в заблуждение и слушателей, подвигнув вступить их на путь погибели.

Ср. у Дидима Слепца, который, толкуя Пс. 38, 2 (со–лрянм нужм жоя, еже не со^ремажм жм языкож жомж; моложм^ усжож жомж ^ранмло), замечает, что слово обычно становится началом почти всякого греха, осуществляемого на деле (πάσης αμαρτίας πραχτιχής). Поэтому тот, кто не согрешает языком своим, правильно (χαλώς) свершает пути свои. К этому Дидим присовокупляет и фразу из Притч. 18, 21 (сжержь м жмеож е ру^е языка), понимая ее следующим образом: «рукой языка» является слово, которое есть как бы «действие языка» (ενέργεια γλώσσης). Поэтому глаголющий о том, что приносит духовную пользу, в «языке» своем имеет жизнь, входя в Царство Небесное; и, наоборот, глаголющий о том, что наносит вред, стяжает себе смерть. См.: ΔΙΔΥΜΟΣ Ο ΑΛΕΞΑΝΔΡΕΥΣ. ΜΕΡΟΣ А' // ΒΙΒΛΙΟΘΗΚΗ ΤΩΝ ΕΛΛΗΝΩΝ ΠΑΤΕΡΩΝ. Τ. 46. ΑΘΗΝΑΙ, 1973. Σ. 264–265.

Такой, вероятно, смысл имеет фраза το μη μετρεΓν εαυτόν (Букв.; не измерять самого себя). Авва Паф–нутий также дает совет одному иноку: «В какое бы место ты ни пришел, не оценивай [высоко] сам себя (μή μετρής εαυτόν) — тогда и обретешь покой» (ΤΟ ΓΕΡΟΝΤΙΚΟΝ. Σ. 105).

Подразумевается «мир» в смысле «покоя» (τήν ειρήνην του Θεοΰ). Разумеется, такой покой следует понимать в духовном, а не телесном смысле. Об этом ясно говорит, например, Ориген, замечая, что Спаситель даровал Своим ученикам не «мирской покой» (ειρήνην ου τήν του χόσμου), но «Собственный покой» (τήν δε εαυτού), который не даруется тем, кто озабочен чувственными и земными вещами. См.: ΩΡΙΓΕΝΗΣ. ΜΕΡΟΣ ΣΤ' // ΒΙΒΛΙΟΘΗΚΗ ΤΩΝ ΕΛΛΗΝΩΝ ΠΑΤΕΡΩΝ. Τ. 14. ΑΘΗΝΑΙ, 1958. Σ. 298.

Как и во втором послании св. Аммона, речь идет, скорее всего, об Ангеле–Хранителе, которого посылает нам «любовь Божия» (ή αγάπη αύτοΰ). Что же касается «плача» (ποιήσωμεν τήν δύναμιν ήμών εν δάχρυσιν ενώπιον του Θεοΰ), то он неразрывен с покаянием, ибо «покаяние в форме плача стало традицией для египетского монашества» (Смирное С. Духовный отец в древней восточной Церкви (История духовничества на Востоке). Ч. I. Сергиев Посад, 1906. С. 82).

Под «немощью» здесь явно понимается грех и его последствия. Ибо «духовные силы человека вследствие греха потерпели глубокое повреждение: разум помрачился, так что, не говоря уже о предметах Божественных, духовных, он с трудом и с предварительными ошибками и заблуждениями может приобретать познания о предметах внешнего видимого мира, относительно же Бога естественным путем может приобретать только самое общее понятие; еоля получила наклонность ко 2режу, так что человек, сознавая необходимость и возможность со своей стороны делать добро, все‑таки делает зло; сердце исполнилось нечистых и чувственных пожеланий и стремлений, направленных к благам мира сего». Это имело следствием и повреждение образа Бо–жиего в человеке. Но «следствия греха отразились не только на духовной стороне природы человека, но и на телесном», ибо «болезни телесные являются как наказание за грех» (Делтмстое Д. Грех, его происхождение, сущность и следствия. М., 1885. С. 233–235). Соответственно, «здоровье» у отцов Церкви ассоциируется со спасением, дарованным миру Господом. Поэтому св. Василий Великий, говоря о том, какими должны быть христиане, замечает: «Как врачи, обладающие знанием научения Господа (κατ' επίστ^μην τ% του Κυρίου δίδασχαλίας), они со многим милосердием исцеляют страсти души для сохранения здоровья и постоянства во Христе» (τ% εν Χρίστω υγείας χα< δ<���αμον%) (ΒΑΣΙΛΕΙΟΣ Ο ΜΕΓΑΣ. ΜΕΡΟΣ Γ'. Σ. 129; Сет. Дасмлмм Делмкмм. Нравственные правила 80, 17 // Сет. Дасмлмм Делмкмм. Творения. Т. 2. С. 99).

Ср. 2 Тим. 2, 15. Под «Царем», несомненно, подразумевается Бог. Употребление этого слова в отношении всех Лиц Святой Троицы постоянно встречается в святоотеческих творениях. См.: ^яжре С. W. R. Op. cit. P. 292.

Или: «если мы являемся небрежными» (ε< δε εσμεν άχηδιαστα<). Однако следует подчеркнуть, что в представлении аскетических писателей уныние (άχηδία) неразрывно связано с небрежностью и ленью. Так, по определению Евагрия, «уныние есть расслабленность (άτον'α) души» (PG. T. 79. Col. 1157). Соответственно, такая расслабленность влечет, помимо прочего, лень и отвращение к труду как телесному, так и духовному (см.: BMHge С. AKEDIA. Die geistliche Lehre des Еvagrios Pontikos von Uberdruss. Koln, 1989. S. 51–68). Примечательно, что уныние поворачивается иногда совсем иной своей гранью: человек начинает упрекать себя в том, что он ничего не делает и ничего делать не может, впадая от этого в еще большую апатию (в современном понимании этого слова) и бездействие. Например, Палладий в «Лавсаике» повествует о том, как однажды он, впав в уныние (άχηδιάσας), пришел к великому подвижнику Макарию Александрийскому и сказал: «Авва! Что мне делать? Угнетают (^λιβουσί) меня помыслы, глаголющие: ты ничего не делаешь здесь, уходи отсюда». На это Макарий ответил: «Скажи им: я ради Христа охраняю стены» (τοίχους τηρώ — подразумеваются, видимо, стены келлии, которая есть как бы крепость монаха, ведущего непрерывную духовную брань) (ΠΑΛΛΑΔΙΟΥ ΛΑΥΣΑΙΚΗ ΙΣΤΟΡΙΑ. ΜΕΡΟΣ Α'. ΑΘΗΝΑΙ, 1970. Σ. 118).