Иван Орлов - Труды Св. Максима Исповедника по раскрытию догматического учения о двух волях во Христе

С о. Крита Максим направился в Александрию [72], где и застаем мы его в 633 году обращающимся, как выше было замечено, с Софронием. Из того письма Максима к Петру, в котором находится упоминание о протесте Софрония против обнародования униатских глав Кира, не видно, как держал себя Максим на первых порах пребывания в Александрии в отношении к унии Кира. Но другое его письмо к Петру проливает некоторый свет на положение, какое занял Максим относительно унии. На основании этого другого письма [73]можно судить о том, что на первых же порах Максим заявил себя явным сторонником Софрония, которого он называет отцом и учителем [74], разумеется — прежде всего, своим. После того, как протест Софрония не был уважен Киром, Максим, подобно Софронию, думал найти поддержку ортодоксальной партии в Константинополе. С этой целью Максим писал в Константинополь к сенатору Петру, прося его оказать содействие Софронию, который тогда нарочно за этим явился в Константинополь.

Прибыл Максим в Александрию в начале 633 года или, по крайней мере, не позже конца 632 года, а удалился в 639 году, и все это время, около шести лет, он провел, нужно полагать, в Александрии или в окрестностях ее, вообще в Египте. Не подлежит сомнению, что в Африку Максим явился из Александрии: об этом достаточно говорит указанное выше обстоятельство, заставившее его переселиться в Африку. Оно же говорит и о том, что событие это случилось не раньше 639 года, и, вероятно — в этом именно году. С другой стороны, нет решительно никакого основания предполагать, что после более или менее продолжительного пребывания в Александрии Максим возвратился в Хрисопольский монастырь, как обыкновенно представляют дело [75], а затем вторично явился в Александрию: было бы более чем непонятно, по каким побуждениям и зачем Максим вторично прибыл в Александрию. Напротив, есть некоторые данные, косвенно указывающие на то, что Максим не возвращался в Хрисополис после путешествия в Александрию. Сюда должны быть отнесены, во–первых, вышеприведенные слова Пирра: «мы, — говорит Пирр про себя и Сергия, — не знали тебя в лицо»; едва ли бы подобное явление было возможно, если бы Максим вернулся из Александрии и жил в монастыре. Во–вто–рых, за то же говорит и то обстоятельство, что в письме к сенатору Петру, написанном уже из Африки, Максим рассказывает про известное столкновение Софрония с Киром в Александрии. Если бы Максим вернулся из Александрии в монастырь, то он постарался бы, конечно, не раз побывать в Константинополе у Петра, к которому он раньше обращался письменно за содействием. И быть не может, чтобы при личном свидании Максим не рассказал про это столкновение. Разумеется, странно было бы представлять дело и так, что все шесть лет Максим высидел в самой Александрии: ничто не мешало ему путешествовать по окрестностям города с проповедью обличения «религиозного новшества, появившегося в Александрии». Но где именно и в чем собственно провел Максим все эти шесть лет, об этом положительно нельзя ничего сказать. Кроме упомянутого выше письма к сенатору Петру, сохранились ехце два письма, написание которых должно быть отнесено к самому концу этого, александрийского, периода. Это письма к Косьме, диакону Александрийской церкви, и другое (рекомендательное) к Петру (смотр, во II отделе: время, место, цель и повод написания писем Максима). Но они ровно ничего не поясняют нам относительно пребывания и деятельности Максима в Александрии или вообще в Египте. Правда, одно из них — к Петру — показывает, что Максим работал в это время в направлении, указанном полемикой, углубляясь в самые основы ее; но это указание слишком общо, и не может быть распространено на весь александрийский период.

Со времени переселения Максима в Африку начинается новый период его жизни — период открытой, непрерывной и оживленной деятельности, всецело направленной на борьбу с широко распространившимся злом Церкви, всему Востоку угрожавшим серьезной опасностью. Дело в том, что до 40–х годов в Североафриканской церкви о монофелитизме знали лишь по слухам; но с 40 года и сюда начала проникать преступная пропаганда моно–фелитизма. Она занесена была сюда переселенцами из Египта, принужденными удалиться оттуда вследствие указанного выше обстоятельства, среди которых было, разумеется, немало и приверженцев монофелитизма. Понятно, что среди такого положения дел в Североафриканской церкви появление и деятельность здесь Максима были как нельзя более своевременны.

Прекрасно характеризует деятельность Максима в Африке за это время автор похвального слова Максиму. «Вступая в разговор с африканскими епископами, — говорится в жизнеописании Максима, — он своими божественными устами утверждал их в вере, наставлял и вразумлял их, как избегать коварства врагов и опровергать софистические умствования их. Многоопытный муж этот хорошо понимал, что для нас необходимы великое искусство и навык в диалектике, если хотим победить противников и низложить их надменную гордость, попирающую истинное знание. Поэтому он всячески возбуждал их (православных), одушевлял, воспламенял в них дух мужества, исполнял духом ревности. Правда, они (епископы) превышали его саном, но в отношении мудрости были гораздо ниже его, не говоря уже о других высоких качествах этого мужа. И они охотно внимали его речам, беспрекословно повиновались его убеждениям и советам, польза которых была так очевидна… И не только клир и все епископы, но и народ, и все начальники — все чувствовали в себе какое–то непреодолимое влечение к нему. Все жители не только Африки, но и близ лежавших островов почитали Максима как своего наставника, учителя и вождя» [76].

Деятельность Максима за время пребывания в Африке не ограничивалась одними устными собеседованиями с африканскими епископами. Одновременно он вел полемику и письменно: из Африки Максим написал большую часть сохранившихся до нашего времени своих писем. Следя за развитием монофелитизма, насколько позволяли ему это обстоятельства его внешней жизни и пространственная отдаленность от центров монофелитского движения, в письмах, написанных за это время, Максим полемизирует, главным образом, против основного положения собственно монофелитизма, впервые сформулированного в известном послании Гонория.

Помимо прямого своего интереса — догматического (а с этой стороны они особенно ценны) — письма рассматриваемого периода, который можно назвать по месту нахождения Максима африканским, не безынтересны для нас еще в том отношении, что в них и только в них мы находим некоторые довольно ценные биографические данные относительно места деятельности Максима за время пребывания в Африке, относительно времени написания самых писем и т. п. Так, из одного письма к Марину, пресвитеру Кипрской церкви (t. II, col. 133 — 137), очевидно, что Максим вращался сначала в Бизаценской области (έν τω Βυζακίω), а потом в проконсульской Африке, и именно в Карфагене [77]. В другом письме—к Иоанну кубикулярию (col. 460 — 509) — находим прямое указание на время и повод написания его [78]. При сопоставлении этих двух указаний мы приходим к следующему заключению: перед и во время написания упомянутого письма к Иоанну кубикулярию Максим проживал в Карфагене [79]. Следовательно, пребывание Максима в Карфагене падает на 641 год. А пребывание в Би–заценской области, на основании письма к Марину, должно быть отнесено к непосредственно предшествовавшему времени, т. е. или к началу 641, или к концу 640 года. А мы знаем, что как раз около этого последнего времени Максим и прибыл в Африку. Следовательно, по удалении из Александрии Максим явился, прежде всего, в Бизацинию, и именно, быть может, в Адрумет — приморский портовый город; затем переселился в Карфаген. Обращая внимание на то обстоятельство, что впоследствии епископы трех африканских провинций — Бизацинии, Нумидии и Мавритании — на соборах, составившихся в этих провинциях, решительно высказались против монофелитизма, можно допустить, что после пребывания в Карфагене, более или менее продолжительного, Максим путешествовал по Нумидии и Мавритании и отсюда снова вернулся в Карфаген.