Николай Скабаланович - Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

Применение формального взгляда к вопросам из нравственной области делало подчас грека очень изворотливым там, где требовалось оправдать факт клятвопреступничества или вероломства. Например, известно, что император Михаил Палеолог, так бесчеловечно поправший клятву, данную малолетнему Иоанну Ласкарису, которого он ослепил, [2921]был большой мастер по части софистических изворотов, и отцыиезуиты должны бы относиться к нему с величайшим уважением как к провозвестнику их доктрины. Вот один случай. Сын его Андроник, посланный с войском против сербов, склонил сербского вождя Котаницу сдаться, причем дал клятвенные обещания, что он не потерпит от царя ничего дурного. Михаил Палеолог однако же задумал ослепить его: «Ведь не я клялся, — рассуждал он, — а мой сын без моего соизволения». Узнав о намерении отца, Андроник явился с ходатайством за злополучного Котаницу. Отец в ответ на ходатайство сына и на приведенный им аргумент, что если Котаница будет ослеплен, то через это он, Андроник, сделается клятвопреступником, стал ему доказывать, что никакого клятвопреступничества не будет, потому что ведь он-то, Андроник, сохранит клятву, а царь, как свободный от клятвы, данной без сношения с ним, может поступать так, как того требует безопасность. К чести Андроника нужно заметить, что он не убедился доводами отца, счел нужным предупредить Котаницу, который и принял меры, чтобы избежать несчастья. [2922]

Самым действенным средством склонить грека к измене, нарушению верности и клятвы были деньги. Корыстолюбие было пороком, довольно распространенным в византийском обществе; против него вооружалась церковная власть в своих постановлениях, [2923]поднимали голос проповедники на церковных кафедрах, [2924]но все средства нравственного воздействия были бессильны. Приобретение денег ставилось высшей целью жизни, удачное обогащение возбуждало завистливое удивление и уважение; никто не спрашивал, каким способом приобретены деньги, правильно ли и законно нажито состояние. Деньги ценились, как сказано в одном синодальном акте, выше души. [2925]Неудивительно поэтому, что для снискания денег грек готов был на всякое преступление и легко был доступен подкупу. Все можно было купить и всех подкупить; можно было купить почет и влияние, приобретя у правительства за деньги чин и государственную должность, а у так называемого харистикария настоятельство в монастыре; можно было подкупить правосудие, представив судье вместо всякого судебного доказательства известную сумму; [2926]можно было заручиться благоволением любого чиновника, дав ему взятку; можно было с помощью денег побудить врача угостить своего пациента вместо лекарства ядом; [2927]можно было, наконец, купить верноподданническую преданность, — претенденты умели золотом и обещаниями составлять себе партию приверженцев и отклонять подданных от повиновения законному государю. Умели также и латиняне, и турки пользоваться этой слабостью греков, деньгами и обещанием материальных выгод вербовали среди них изменников в своих ряды, отыскивали опытных проводников и пр. [2928]

Если грек способен был за деньги продать свою душу, то тем более он не затруднялся продавать и покупать тело. В Византии было обилие публичных домов и большой наплыв женщин легкого поведения. [2929]Это был элемент населения, недоступный никаким моральным внушениям и против которого правительство отказывалось прибегать к мерам насилия. Правда, делались (например, при Михаиле Пафлагоне) попытки уменьшить, если не остановить развитие зла: устраивались магдалинские убежища, для которых специально сооружались великолепные монастыри, блистательно украшенные и снабженные всем необходимым, во всеобщее сведение объявлялось, что женщины, оставившие предосудительную жизнь и надевшие монашескую схиму, найдут себе тихое пристанище. И что же? Разумеется, являлось много охотниц поедать даровые хлеба, монастыри населялись, но в конце концов паллиатив ни к чему не вел и не искоренял разврата. [2930] Разврат, несмотря на заключение женщин в домах, свил себе гнездо и в семейной жизни. Один из тогдашних историков с чувством глубокой грусти описывает нам ветренников, которые непрочь были внести дисгармонию в семейный союз и людей почтенных шокировали тем, что «завивали себе волосы, намащались благовониями, подобно женщинам украшались ожерельями из дорогих камней, и смотрели на свой предмет во все глаза» с нехорошей целью. [2931]Немало было мужей, жены которых находились в чужих объятьях и которые не только не возмущались таким поведением своих жен, но еще сватали их другим, находя в этом доходную статью. Для таких мужей существовало особое техническое название, которое в буквальном переводе значит «рогоносец» (κέρατά). Один ученый, блиставший в XI в. своими энциклопедическими познаниями, взялся объяснить, почему такое название присвояется известного сорта мужьям, и представил не лишенное остроумия соображение, что называются они в обществе «рогоносцами» потому, что безрогие животные бывают сердиты и ревнивы к своим самкам, а рогатые легко относятся к неверности своих подруг и практикуют Платонову систему общения браков. [2932]Однажды Андроник I Комнин зло посмеялся над обилием рогоносцев в византийском обществе: он приказал развесить на портиках площади большие оленьи рога, мотивируя свое распоряжение желанием показать народу величину пойманных зверей. Но византийцы поняли истинный смысл и обиделись на царя, зачем он ругается над гражданами, осмеивая распутство их жен. [2933]Распутство практиковалось у греков в гнусных формах, причем не без влияния оказывалось соседство с Востоком. [2934]Показателем развращенности византийского общества служит двор византийских императоров. Если исключить некоторых императоров, вроде Исаака Комнина, о целомудрии которого составился даже анекдотический рассказ, [2935]то в обшем получится картина двора, не уступающего по развращенности французскому двору позднейшего времени. Разврат при дворе византийских императоров особенно развился в первой половине XI в., совершался открыто, доходил до цинических проявлений, причем заботились о соблюдении только официального приличия. [2936]Особенно выделялся император Константин Мономах, действия которого имеют такой вид, будто он бравирует развратом, считая его как бы некоторым достоинством, а не делом постыдным. Впоследствии двор сделался приличнее, но полной безупречностью никогда не отличался: если не со стороны мужа, то со стороны жены совершались нарушения супружеской верности; незаконнорожденные императорские дети не перестают фигурировать на страницах истории, незаконные связи иногда оканчиваются трагически, поражая и виновных, и невинных. [2937]