Николай Скабаланович - Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

Вот знаменательное свидетельство и поучительный опыт! Свидетельство о древности доброго обычая, как называет историк внебогослужебные собеседования, и о его происхождении с Православного Востока; опыт относительно пользы этого обычая, служившего к познанию истинной веры и ведшего к добру. Невольно при этом взор обращается на современность, к благородным усилиям последнего времени восстановить и в нашем Отечестве этот исконно православный добрый обычай. Хвала труженикам этого дела и да поможет им Бог не ослабевать в трудах своих и не допустить до того, чтобы на Святой Руси когда-нибудь не только угас, до даже мало-мало померкнул «животворный луч слова и ученья»!

Разделение Церквей может и должно быть рассматриваемо как неизбежное последствие целой совокупности обстоятельств, слагавшихся веками. Оно было подготовлено на тройственной почве: народной, государственной и церковной. Этнографическое различие между Востоком и Западом Европы, различие народностей, давших главный контингент, своим языком, нравами и особенностями гения сообщивших неодинаковый колорит двум половинам Европы, имеет значение первичного момента в данном вопросе. Этнографическое начало легло в основу государственного, и различие национального типа послужило основанием для обособления политического и культурного. Принцип политического единства, носителем которого был императорский Рим, оказался несостоятельным и бессильным, чтобы примирить противоположности, а привнесение германского и славянского элементов должно было их еще усилить. Различие между Востоком и Западом в этнографическом и культурном отношениях отразилось на складе ума и обычаях, причем коснувшись всех сфер быта и жизни, не миновало и сферы религиозной; религиозное созерцание получило на Востоке более спекулятивный характер, на Западе — более практический, выработались постепенно некоторые разности в догматических воззрениях, в церковных обрядах и дисциплине, обнаружилось соперничество в строе церковного управления.

В разностях между Церквами, послуживших как бы легальным основанием их разделения, церковь Греческая стояла ближе к учению и практике древней Вселенской Церкви, чем церковь Римская. Это обстоятельство, в связи с более высоким уровнем богословского образования на Востоке, было причиной, что в случаях, когда дело доходило до формальных заявлений по поводу разностей, обвинительницей выступала церковь Греческая, а Римская — ответчицей, первая нападала, а последняя оборонялась. До времен патриарха Михаила Керуллария не раз поднималась речь о разностях. Дважды они были более или менее сгруппированы: первый раз на Трулльском соборе 691-692 гг., второй — по поводу спора, возникшего при патриархе Фотии в IX в. Были и еще случаи, когда по тому или иному поводу выступала наружу и была указываема одна какая-нибудь разность, взятая отдельно. Разности касались трех областей богословской мысли и церковной жизни: одни—догматов (учение о Св. Духе), другие — обрядов и дисциплины (о посте в субботу и св. Четыредесятницу, о таинстве миропомазания, о безженстве священников, о постановлении диаконов прямо во епископы, о бритье бороды и стрижении волос, об агнце, об употреблении в пищу крови и удавленины, о четвертом браке), третьи — церковного управления и устройства. Пререкания по этому последнему пункту сводились к соперничеству кафедр Римской и Константинопольской за власть, вызванному успехами, какие сделала Константинопольская кафедра и которые состояли в том, а) что она приравнена на почве канонов и государственного права к Римской кафедре, б) что патриарху Константинопольскому усвоен титул «вселенского» и в) что под его юрисдикцию отчислены диоцезы, принадлежавшие прежде Римской кафедре (патримонии в Сицилии и Калабрии, епархии в этих областях и в Апулии, а также в Иллирике, Эпире, Ахайе и Македонии).

Во время церковного столкновения при патриархе Фотии представились побуждения к обстоятельному выяснению церковных разностей, вместе с тем обнаружились и данные для суждения о сравнительном значении этих разностей. С теоретической точки зрения, которая как тогда была приложима, так и теперь уместна и которая для людей рассудительных всегда будет понятна, догматический пункт об исхождении Св. Духа имеет первостепенную важность, не допускающую компромисса, на почве которого соглашение возможно только под условием принятия истины по разуму Слова Божия и учению Вселенской Церкви, все же обрядовые и дисциплинарные разности составляют такой предмет, относительно которого каждая Церковь может иметь свой почтенный обычай, при соблюдении или не соблюдении которого первой заботой должно быть, чтобы не произвести соблазна для ближнего. [2969]Такого взгляда держались и ученые богословы IX в., держался его Ратрамн, [2970]не мог не разделять его и такой образованный человек, как Фотий. Но одно дело была теория, другое — практика. На практике теоретические взгляды постоянно приноровляются к обстоятельствам и вопрос о разностях в IX в. получал то ту, то другую постановку, смотря по требованиям времени. Преобладающее значение имел вопрос по преимуществу практический — о власти и правах патриархов Римского и Константинопольского. От постановки этого вопроса зависела постановка разностей не только дисциплинарно-обрядовых, но и догматической. Как скоро доходило до столкновения между папами, увлеченными безмерностью притязаний, и Константинопольским патриаршим престолом, охранявшим свою самостоятельность, тогда не только догматическая разность получала истинное свое освещение, но и разности церковно-обрядовые и дисциплинарные чуть не возводились в догматы. Если же папы молчали о своем приматстве, не делали покушений подчинить себе Восточную церковь, то не только разности церковно-обрядовые и дисциплинарные трактовались в духе снисхождения и взаимного уважения, но и разность в догмате не делалась источником раздора. Так как не сообразно было с достоинством догматической истины допускать сознательное и заведомое от нее уклонение, то при этом поступали так, что о догматической разности или совершенно умалчивали, или (по примеру преподобного Максима) успокаивали совесть верующих, давая отступлению такое толкование, при котором оно получало значение истины. В первом ответном письме своем папе Николаю I после Перво-Второго Константинопольского собора 861 г., когда еще папа не обнаружил своих действий в качестве верховного судьи и решителя судеб Восточной церкви, Фотий писал: «Есть много канонов, которые у одних в употреблении, а другие не имеют о них никакого понятия... никого нельзя обязывать исполнять закон, которого он не получил, лишь бы не нарушалась вера и общие постановления». При этом в пример необязательных законов он привел несколько дисциплинарно-обрядовых разностей, но совершенно умолчал об исхождении Св. Духа, хотя, без сомнения, и тогда он прекрасно знал об отступлении латинян в этом пункте. Когда же папа на своем соборе низложил Фотия, обнаружив этим поступком свое стремление к подчинению Восточной церкви, тогда Фотий заговорил другим тоном: в энциклике он не только указал на заблуждение латинян в догмате об исхождении Св. Духа, но и остальные разности отнес к разряду заблуждений и даже приравнял к ересям, — пост в субботу назвал «отступлением от церковных правил» и «нарушением преданий», непощение в первую неделю Четыредесятницы «крайним неблагочестием», разность в таинстве миропомазания «попранием таинств христианских», безбрачие священников «манихейской ересью». Когда после собора 879 г., не признанного папами, вновь открылось пререкание, Фотий поступил еще решительнее: хорошо сознавая, что его натяжки и преувеличения по поводу дисциплинарно-обрядовых разностей могут не иметь убедительности, [2971]он для большего успеха ограничил полемику только двумя пунктами: о Filioque и о власти Римского престола. Таким образом видим, что разности между Церквами делаются не более как оружием в борьбе, вызванной противоположностью принципов, на которых кафедры Римская и Константинопольская основывали свои права; оружие то прячется, то извлекается, то старательно обостряется, смотря по требованию времени и обстоятельств. Недостаточность религиозного развития народной массы, не отличавшей догмата от обряда, давала возможность обострять оружие до крайней степени, с другой стороны — живучесть сознания церковного единства, веры во единую святую, соборную и апостольскую Церковь побуждала устранять это оружие и уполномочивала забывать даже о догматическом отступлении или прикрывать его.