Роберт Пински - Жизнь Давида

Итак, Давид стал играть на арфе [4] [4] В Синодальном переводе этот инструмент называется гуслями. для царя Саула, и, когда он пел, его голос изгонял из Саула дурное настроение; потом он превратился в царского оруженосца, и Иессей по просьбе царя разрешил ему оставаться при дворе — но почему-то Давид опять превращается в пастушка, которого отец посылает отнести сыры. Давид побеждает Елиава, и Аминадава, и Самму, он побеждает Голиафа и даже Саула. В каком-то смысле всех одновременно. В изломанном и не всегда логичном повествовании Первой книги Царств эхо узкосемейных побед Давида над родственниками слышится в его победах в бою, и, наоборот, эхо военных побед витает над его действиями, когда он одолевает своих братьев и берет верх над царем. В смазанной хронологии ни одно приказание не имеет безоговорочной силы, и это придает повествованию своеобразный эффект — оно приобретает иррациональный оттенок. Масштаб главных сражений Давида таков, что они, происходящие непрерывно, имеют всемирное значение и в то же время связаны с его частной жизнью.

Елиав, Аминадав, Самма — ударение в этих именах, я думаю, должно падать на второй слог, как и в имени Голиаф. Ложное ощущение узнаваемости может усыпить внимание американского читателя: Давид, его прабабка Руфь, ее свекровь Ноеминь (Наоми), отец Давида Иессей — имена звучат так, будто этих людей мы встретили на свадьбе. При этом имена братьев менее привычны для нашего уха (хотя я встречал Самму), чем имя Голиафа. Три поколения назад у Руфи была сестра с варварским именем Орфа (почти невозможно удержаться, чтобы не переделать его в знакомое Офра или Опра). Нам так же трудно представить себе чувства Сохо и Верзеллия из Мехолы, сына Саула — Мемфивосфея, товарища Давида — Елеазара, сына Додо, который был сыном Ахохи, как трудно произнести их имена. Но и самим этим персонажам одно имя могло казаться более странным, чем другое. Мемфивосфей, к примеру, это ошибка писца, заменившего другое, еще более причудливое имя. Аминадав и Додо — далекие от нас люди в библейских одеждах, но Грегори Пек или Ричард Гир в хламидах и сандалиях, говорящие на высокопарном английском или на иврите в сопровождении субтитров, что, вероятно, должно указывать на их библейское происхождение, не менее от нас далеки. Во многом они больше похожи на бедуинов. Мы можем читать о библейских персонажах на английском языке эпохи Елизаветы или Якова, но от этого они не станут джентльменами и леди XVII века. Надо уважать чужеродность, как и причудливость жизни в изгнании.

Когда семья или клан не могут защитить, убежищем порой становятся шатры врага. Давид привел своих родителей к царю Моава, чтобы обезопасить их от гнева Саула. Сам он больше года служил телохранителем и доверенным лицом у филистимского правителя Анхуса, царя Гефского. Его прабабка Руфь — архетип аутсайдера посреди чужого поля, она олицетворяет качества чужака. История Давида — это история ушедших в область преданий конфликтов и соглашений, похищений и торжеств, предательств и жертв, и все эти события разворачиваются под чужими небесами, при огромном напряжении ксенофобских, инцестуальных или отцеубийственных страстей, в хитросплетениях чужаков и родичей, в мире, где чужой быстрее, чем где бы то ни было, становится своим.

Один из мотивов народного мифа об умном младшем сыне заключается в том, что традиционная иерархия и родственные узы несовершенны. Сильный характер или умная голова нередко для того, чтобы выжить, меняют привычный порядок вещей. Тема темного, примитивного, но необходимого насилия проходит через всю судьбу Давида. Это трагедия основателя династии, который сам себя сотворил и сам себя разрушил, но потом опять сотворил заново. Юноша, неудачник и расчетливый правитель в одном лице вел бесконечную борьбу.

А ради какой, собственно, цели? Чтобы найти место, где он сам окажется в безопасности? Чтобы обессмертить свое имя? Чтобы служить народу? Или Богу? Чтобы прославить еврейский народ? Библейский нарратив об идентичности, слагающий вместе компоненты чудесным образом продолжающейся истории народа, начиная с книги Бытия склоняется к мотиву изгнания: наша жизнь на земле началась с изгнания и братоубийства. Ксенофобия неразрывно связана с ощущением семьи как узла конфликтов и предательства: братья продали в рабство Иосифа; брат лишил Исава права первородства; Измаила изгнали; Моисея предал его народ и его брат, пока он находился на Синае, а на горе Фасге он лишился права войти в Землю обетованную. В семье, как на войне, герой борется за безопасное место. Трагические гонения — кажется, ему нигде нет безопасного места, которое всего лишь обещано, — пронизывают историю Давида; с ним происходит то же, что и с отвергнутым Измаилом, обездоленным Исавом, усыновленным изгнанником Иосифом и усыновленным царевичем Моисеем.

Привычно стало смеяться над утомительными цепочками «порождений». Мы пропускаем их при чтении, но они полны значения. Эти лавины поколенческих согласных и варварских гласных, ценные и полные смысла связи в чудесной вожделенной цепочке напоминают нам, что речь идет не о мире дяди Шауля, танцующего с тетей Наоми, и что Авраам не Линкольн, а Ахав не китобой. Внимательное отношение к этим генеалогическим перечням означает признание хрупкости человеческих отношений.

Хотя, конечно, в некотором смысле настойчивое библейское перечисление генеалогий и географических названий действительно вызывает у нас ассоциации с миром наших дядей и теток, президентов и безумных капитанов. Голос узнавания, звучащий через поколения, связывает людей (а иногда и населенные пункты), придает нашей жизни ощущение основательности, даже примиряет нас со смертью.

Руфь и ее сестра Орфа были дочерями моавитского царя Еглона, говорит нам ивритский поэт XX века Хаим Нахман Бялик — согласно «Повести об Орфе» («Свитку Орфы»), обе царевны были очень красивы. Но Орфа была шумной и непокорной, как молодая верблюдица, а Руфь — тихой и застенчивой, как лань. Их отец царь Еглон был человеком весьма крупным, громадным, как бык; он жил в благоденствии, «поклоняясь богу Хамосу в радости и веселье». Еглон жестоко обращался с соседями, сынами Израилевыми. Но в то же время Еглон, даже когда преследовал и угнетал еврейский народ, боялся Бога Израиля и с уважением относился к Его имени. Так в пересказе Бялика, импровизировавшего на основе талмудических преданий, выглядел царственный батюшка Руфи и Орфы.

Благодаря предусмотрительному уважению к Богу Израиля царь Еглон позволил дочерям выйти замуж за Хилеона и Махлона, сыновей пришедшей в его страну вдовы Ноемини. Хилеон и Махлон вскоре умерли, возможно, от той же болезни, что и их отец, бежавший в Моав от голода в Иудее, — отчаяние, неудачи и болезни омрачают все истории о беженцах. И еврейская вдова Ноеминь, утратившая теперь и сыновей, собирается вернуться в Иудею. Ноеминь прощается с невестками, Руфью и Орфой: «Пойдите, возвратитесь каждая в дом матери своей; да сотворит Господь с вами милость, как вы поступали с умершими и со мною!» (Руфь 1, 8)