Генрик Панас - Евангелие от Иуды

В правление того же Ирода - заслуг в утверждении культа Яхве на его счету не боле, нежели позорных деяний, - имел место весьма выразительный эпизод: Ирод, идумеянин и неофит, а заодно и сторонник эллинизации своего государства, не понимал или не желал понять многих наказов Торы, противоречащих греко-римской культуре. Отстроив храм господень, украсил его с великой пышностью, но иудеи приняли его деяние с недоверием, и, как выяснилось, не без оснований: царь велел водрузить над большими вратами храма (sanctuarium sanctissimum {Святая святых (лат.).}) большого золотого орла, видно, в качестве своего votum {Приношение (лат.).}.

Сам дар, изображающий живое творение, нарушал божию заповедь из третьей книги Моисеевой:

Не делайте себе кумиров

и изваяний, и столбов не ставьте у себя,

и камней с изображениями

не кладите в земле вашей,

чтобы кланяться пред ними;

ибо Я Господь, Бог ваш.

В довершение беды орел считается творением нечистым, подобно ястребу, сове, лебедю, цапле, журавлю, ворону, сойке, удоду и многим другим птицам. А уж орел над входом в святилище - богохульство вдвойне. Первосвященник Маттия не противился из трусости, ибо, столь сведущий в Писании, прекрасно понимал, сколь недопустим подобный дар, к тому же отличался ригоризмом, чему примером следующий случай.

Однажды ночью, в канун постного дня, ему приснилось, что сожительствовал с женой, случилась поллюция, Маттия потерял чистоту, оная же обязательна для священника, возносящего всесожжение господу. По его просьбе в тот день назначили иного первосвященника, Иосифа, сына Еллемова.

Педант в мелочах, Маттия уклонился, как только пошло до принципов, на стражу закона стали двое влиятельных фарисеев - Иуда, сын Сарифа, и Маттия, сын Мергалота, почитаемые всем иерусалимским людом. Они и возмутили толпу: в полдень люди ворвались в храм, сорвали орла с врат и изрубили его на куски. Разумеется, кончилось столкновением с войском, в плен взяли четыре сотни молодых людей. Ирод приказал сжечь всех живьем за оскорбление его величества, но дело этим не обошлось. После смерти Ирода народ, оплакивающий Иуду, Маттию и четыреста мучеников, чей пепел не был погребен с надлежащими почестями, затеял в праздник пасхи смуту (правил страной Иродов наследник Архелай), погибло три ты щи людей, и все по милости Архелая, оный с перепугу бросил на пилигримов армию, не без оснований опасаясь уже не смуты, а восстания.

Примеры тому бесчисленны, важно одно: любая акция, преднамеренная или случайная, направленная против религиозных иудейских обычаев, могла привести к взрыву. Прокураторы и легаты, даже столь враждебные Иудее, как Понтий Пилат, испытавший, чего стоит играть с огнем, прекрасно понимали, чем грозит провокация. В начале своего правления Пилат дважды ссорился с иудеями; предупрежденный легатом Сирии Вителлием, он не задевал больше религиозных чувств населения.

Подобную же взрывоопасную ситуацию создал безумец Калигула, приказав водрузить свое золотое изваяние в Иерусалимском храме. Чуть не дошло до народного восстания против римлян, и кровопролитие удалось предотвратить только стараниями тогдашнего легата Сирии Публия Петрония; рискуя жизнью, он оттягивал выполнение безумного приказа, пока кесарь Гай Калигула собственноручным письмом не приказал Петронию покончить с собой. К счастью, смерть вовремя настигла тирана, до получения письма Петронием - так легат избежал исполнения первого и другого приказов.

На фоне таких исторических примеров у тебя могло бы сложиться ложное представление о подготовке к восстанию, о силе нашего движения и значении дальнейших событий. Наше движение, если вообще так следует именовать его, не было широким даже в масштабах столь небольшой страны, как Палестина, постоянствовавшей в отчаянных мятежах, а потому не примусь за описание подготовки, тем боле намеревался рассказать, предал ли я Иисуса, и ты можешь подумать, отвлекаюсь-де намеренно, лишь бы затемнить дело мелкими отступлениями и отговориться побасенками. А я, напротив, хоть формально и поставил под сомнение само обвинение, подробно прорисовываю фон и для исчерпывающего ответа, ибо приключившееся слишком сложно, дабы ответить однозначно - ведь просты лишь факты и никогда не просты их причины.

36. Так вот: Иисус вел себя к концу всей истории своеобычно и двусмысленно - будто подменили человека. Проповеди сказывал воинственные, чуть ли не революционные, не хуже Иоанна громил саддукеев и богачей, а возвещая скорый день пришествия божьей справедливости, грозился, поминая о каре, о великом плаче и скрежете зубовном тех, кто будут прокляты и ввержены в огнь вечный. Приведу иные из его филиппик - я лишь диву давался, сколь переменился этот человек. Вот некоторые сентенции:

Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока не воспылает.

Блажен тот лев, которого съест человек, ибо лев войдет в человека, и проклят тот человек, коего пожрет лев, ибо лев станет человеком.

Может быть, люди думают, что я пришел бросить мир в мир, а я говорю вам - пришел бросить на землю огонь и войну...

Помнишь, некогда Иисус пророчил грешникам лишь исчезновение во мраке вечности, и ученики не пугались его слов; ныне впечатляющая картина адовых мук, не чуждая народным верованиям, вселяла ужас и все же вызывала у верующих удовлетворение.

А на тайных наших собраниях во всякое время он молчал, не откликался на споры, словно боялся чего лишиться. Среди нас он был символом Истинно Сущего, дела земные не касались до него, и все-таки своим присутствием как бы санкционировал наши решении.

Его тем более уважали, что в отрешенности своей он не совершал ошибок. Все ожидали и верили: Иисус окажет свою силу, когда пробьет час. Даже я не подозревал, сколь мучительно Иисус неспокоен был духом, колебался, отдаться ли воле народной. В Галилее весной оного года равви единственный провидел, или, вернее, знал: надежды, возлагаемые на него, не оправдаются.

37. В Иерусалим с Иисусом пришло не много. Сочинения о жизни Иисуса (высказывался на их счет не единожды) об этом сообщают достоверно: нас приветствовали толпы посвященных в тайну - назовем их так. Пальмовые ветви о семи листах, условный знак нашего союза, колыхались по обеим сторонам дороги. Столичный плебс, настроенный ко всему на свете весьма скептически, услыхав тысячный клич: осанна! - признал в Иисусе учителя и чудотворца. Слава его, говоря беспристрастно, едва докатилась до Иерусалима, но все же, по разумению столичного простонародья, сей провинциальной особе надлежало оказать почтение, дабы не обидеть соотчичей, встречавших этого человека с энтузиазмом. У меня голова закружилась: у нас уже десятки тысяч сторонников! Так семилистые опознавательные пальмовые ветви сыграли злую шутку семикратно увеличили наши силы в моих глазах. Ликующим крикам не было конца, да надобно признать, так встречали многих чудотворцев. Сброд ликовал при виде любого шествия, особливо когда прибывал какой-нибудь влиятельный провинциальный начальник, будь он хоть пустым местом в делах религиозных.