Порфирий Кавсокаливит - Автобиография

Спускаясь по непроходимым местам, я должен был перейти осыпь — это такой склон, усыпанный битыми камнями, щебнем. Когда я дошел до середины, вся осыпь, подобно реке, стала двигаться с вершины горы, увлекая за собой камни, глыбы и все остальное. Ширина ее была пятнадцать — двадцать метров.

Ноги мои погрузились в камни до колен, я не мог идти. Я был с грузом и в этой смертельной опасности стал кричать: «Богородица моя!» Через секунду невидимая сила отбросила меня на двадцать метров, на противоположную сторону ущелья, на какие–то большие скалы, которые тоже вот–вот могли покатиться вниз.

В эту минуту внизу проходили отцы, возвращавшиеся от святого Нифонта. Они тоже несли улиток. Они увидели осыпь, оценили опасность и стали кричать: «Э–эй! Может быть, там кто–то есть?»

Я был уже вдали от опасности, целый и невредимый. Только башмаки мои остались в осыпи, а ноги были все в крови. Отцы снова начали кричать, но я не отвечал. Хотел ответить, но не мог. У меня был шок. Я их слышал, но не отвечал.

Нетронутая торба висела у меня на плече. Там было больше восьмидесяти ока . Придя в себя, я начал карабкаться по одной скале, затем по другой, пока не спустился вниз. — Лишь только я спустился, столкнулся с другой опасностью. Я заметил змею, которую называют молочницей. Я очень испугался…

Спасение Божие, вот что это было! Я пришел на келию, охваченный ужасом. Упал и рассказал старцам обо всем, что со мною случилось. Я был в шоке, — вспоминал старец Порфирий . —Рассказал об осыпи, о башмаках, которые потерялись, о своих ногах, которые были все в крови, о змее. Старец очень огорчился и наказал отца Иоанникия. Он дал ему епитимью: не литургисать много месяцев, — а тот плакал обо всем, что случилось.

По причине того самого переохлаждения у меня начался гнойный плеврит, и я жестоко мучился, — вспоминал старец Порфирий . —У меня не было аппетита, я не хотел есть. Старцы позвали высокого, святого подвижника — отца Антония. Церковь его келий была освящена в честь преподобных отцов, на Святой Горе Афонской подвизавшихся и в подвиге просиявших.

Он немного лечил. Он пришел, осмотрел меня, сходил в свою каливу и принес вытяжной пластырь, налепил его мне на спину. Всю ночь пластырь вытягивал жидкость из моей спины. На другой день, часов в десять утра, он взял ножницы, продезинфицировал их спиртом и стал разрезать пластырь, который пропитался мокротами и стал похож вместе с моей кожей на подушку. Отрезал он вместе с кожей.

Боль в тот момент была нестерпимой. Силы мои истощились, и я потерял сознание. Когда пришел в себя, то ощутил великую внутреннюю радость, потому что мог молиться. Тогда я начал петь: «От многих моих грехов немощствует тело, нсмощствует и душа Услышав меня, отец Иоанникий подходит ко мне, целует меня в лоб и говорит:

— Сынок, прости меня!

Приходит старец и говорит ему сурово:

— А — слепой человече! Видишь, что ты наделал?!

У меня не было аппетита, я не хотел есть, ел совсем чуть–чуть, и с каждым днем мне становилось все хуже. Был близок к смерти. Старцы и сам отец Антоний, который лечил меня, испугались, что я умру

— Мальчик должен уехать, — сказал отец Антоний, — он не выдержит. Ему нужны лекарства, которых у нас нет. Он не ест, и чем дальше, тем хуже.

Подумайте только, я сделал один глоток толченого миндаля, и мне стало плохо. Настолько ослабел мой желудок.

Старцы очень хотели, чтобы я жил с ними, но оказались перед необходимостью отправить меня в мир, потому что на Святой Горе не было ни молока, ни мяса. Тогда они дали мне свое благословение, сделали бумаги от дикея скита, чтобы я около двух месяцев провел в деревне, пока не приду в себя. И я уехал. Отец Иоанникий взял меня и отвез в Дафни на лодке с веслами.

Тогда моторных лодок совсем не было. Не было ни мулашек, ни техники. Если надо было что–либо отнести наверх, подвижники носили на своих плечах, на спине. Итак, мы приехали в Дафни. Я не мог стоять. Меня положили в комнате, где располагалась почта. Вскоре у меня страшно заболели почки. От боли я заплакал. Плакал и отец Иоанникий. Я же, несмотря на сильную боль, нашел в себе силы, чтобы утешать его:

— Не плачь, Геронда. Я выздоровею, нет у меня ничего…

А он, плача, утешал меня:

Не плачь, детка мое, ты выздоровеешь. Пришел корабль, он меня посадил, поцеловал в лоб….

Так старец Порфирий уехал с Афона.

Их сердца смягчились, они сами хотели поститься, подвизаться и желали познать Христа.

Я даже в мыслях не допускал, что когда–либо вернусь в мир, — вспоминал старец Порфирий . —Моя родина была в Кавсокаливии. Я, конечно, просил Бога, чтобы Он дал мне болезнь. И Он дал мне болезнь. Но я говорил:

— «Хорошо, Боже мой, Ты дал мне ее. Но не так же, чтобы высылать меня со Святой Горы…».

Но Он выслал меня.

Я уехал по болезни. То есть Господь выгнал меня. Бог услышал меня, но сделал не так, как я хотел. Он дал мне то, чего я просил, но и то, чего я не хотел. Потому что из–за болезни я уехал со Святой Горы. И таким образом после стольких лет вернулся в свой дом!..

На корабле время тянулось бесконечно. Все для меня было странным: дети, женщины, которых я не видел годами.

В свою деревню я поехал через Халкиду. Проехал через Аливери, добрался до Святого Иоанна, своей деревни. Сначала пошел в сады. Встретил своего зятя, Николая, отца Елены. Я спрашиваю его:

— Кто здесь есть еще?

— Э, — говорит он, — вот там недалеко — Леонид Баирактар ИС (это был отец мой), — а там другие. — Он назвал их имена.

С гулко бьющимся сердцем пошел я встречать своего отца. Я много лет не видел его. Как я уже сказал, он годами работал в Америке. Увидев его, я сразу его

узнал. А ему куда было меня узнать! Монах, длинные волосы и очень длинная борода. Я стеснялся этого и спрятал все в подрясник. Из–за болезни остались только кожа да кости!

Я поздоровался с ним. Он спрашивает:

— Ты кто? И откуда?

— Монах, — отвечаю. — Есть у тебя семья, дети? Сколько у тебя детей?

— Было четверо, но один мой сын пропал много лет назад. Мы его потеряли. Он работал в Пирее и пропал.

— В Пирее? Как его звали?

— Евангел.

— Евангел? Он был моим другом.

— Скажи, ты знаешь, где он?

— К сожалению, он умер…

— Как, умер?

Сердце отца моего не выдержало. Он начал плакать. Тогда не выдержал и я. Я бы растаял, даже если бы был железным. Стал плакать и я. Сердце мое сильно билось. Я больше не мог видеть, как разрывается сердце моего отца, и я открылся ему:

— Это я, отец! Евангел.

Что тут произошло! Радость и слезы смешались. Мы обнялись и, растроганные, пошли домой, чтобы найти мою мать. Но мать у меня была суровой. Увидев меня, она стала сильно на меня ругаться. Она считала большим оскорблением для себя, что ее сын стал монахом.