Иларион Алфеев - Жизнь и учение св. Григория Богослова

Феодор удовлетворил просьбу Григория и назначил в Назианз хорепископа Элладия, одного из ближайших помощников Григория. Последний удалился в свое фамильное имение в Арианзе, где и провел остаток дней. То, к чему он всегда стремился — уединение и досуг — было, наконец, дано ему. [228] О любви Григория к уединению см. Szymusiak. Solitude. Он вел аскетический образ жизни, хотя и сохранял за собой все свое владение. На время Великого поста он давал обет молчания, при этом продолжая писать письма и стихи и даже принимать гостей, но молча. [229] Ср. Письма 106–120; ed. Gallay, 84–90 = 2.474–477. Ср. PG 37, 1307 = 2.92. Свой досуг Григорий посвящал по–преимуществу литературным занятиям. Он был уверен в ценности собственного литературного творчества и предвидел, что его сочинения переживут его:"Мой дар — слово; оно, всегда переходя далее, достигнет, может быть, и будущих времен" ". [230] Сл. 7, 16; PG 35, 776 = 1.169. В этом предвидении Григорий не ошибся.

Находясь в Арианзе, Григорий вел обширную переписку с людьми самых разных категорий — с епископами, священниками, монахами, риторами, софистами, военачальниками, государственными чиновниками и представителями местной знати. Содержание этих писем очень разнообразно: от жалоб на здоровье до ходатайств о том или ином из близких Григорию людей, от советов относительно духовной жизни до рекомендаций, касающихся литературного стиля. Григорий считал письма произведениями искусства, тщательно отшлифовывал каждое письмо и был высокого мнения о своем собственном эпистолярном стиле. [231] О языке и стиле писем Григория см. Gallay. Langue. В одном из писем к Никовулу, своему внучатому племяннику, воспитанием которого он занимался на старости лет, Григорий говорит о нормах эпистолярного жанра:

Мера письма — необходимость: не надо ни удлинять его, если предметов немного, ни укорачивать, если предметов много… Вот, что знаю о длине письма; что же касается ясности, то известно, что надо, по возможности, избегать книжного слога и приближаться к разговорному… Третья принадлежность писем — приятность. Ее же соблюдем, если будем писать не совсем сухо, не без изящества, не без прикрас, и, как говорится, не без косметики и не обстрижено, то есть не без мыслей, пословиц и изречений, а также шуток и загадок, ибо всем этим подслащается письмо. Однако, не будем пользоваться этим сверх меры: когда ничего этого нет, письмо грубо, а когда этого слишком много, письмо напыщено. Все это должно использоваться в такой же мере, в какой — красные нити в тканях… Вот что касательно писем посылаю тебе в письме. [232] Письмо 51; ed. Gallay, 47–48 = 2.426–427.

Никовул был, надо полагать, благодарным учеником: он не только усваивал уроки Григория, но и, по его заданию, занимался подготовкой коллекции его писем к публикации. [233] Ср. Письмо 52; ed. Gallay, 48–49 = 2.487.

К позднему периоду жизни Григория относятся его автобиографические поэмы, стихотворения на богословские и нравственные темы, а также многочисленные стихотворения дидактического характера. [234] О дидактической поэзии Григория см. Ackermann. Poesie. В числе последних — поэтические переложения библейских и евангельских эпизодов, притч и изречений Иисуса Христа: используя классические формы, Григорий наполнял их христианским содержанием. Арианзский отшельник задался целью создать своего рода компендиум христианской учебной литературы для юношества, которая могла бы заменить собою в качестве образцов для изучения и подражания произведения классиков языческой античности. [235] Необходимость такой замены стала особенно очевидной во времена Юлиана, который в своих эдиктах указывал на несоответствие воззрений греческих поэтов и философов христианскому мировоззрению (ср. вышеупомянутый Эдикт об учителях). Об этой цели своего творчества говорит сам Григорий, когда перечисляет причины, побуждающие его писать стихи:

Во–первых, я хотел, трудясь для других,

Тем самым связать собственную неумеренность, [236] Греч. ametria может означать также" "отсутствие поэтического метра" ".

Чтобы, хотя и писать, но немного,

Заботясь о мере. [237] Или" "метре" ". Во–вторых, юношам

И, конечно, всем, кто любит словесность,

Хотел я, словно некое приятное лекарство,

Дать нечто привлекательное для убеждения к полезному,

Чтобы искусством подсластить горечь заповедей…

В третьих… не хочу, чтобы в словесности

Преимущество перед нами имели чужие…

В–четвертых, изнуряемый болезнью,

Я обретал радость в стихах, как старый лебедь,

Который говорит сам с собою и хлопает крыльями,

Воспевая не песнь плача, но песнь исхода. [238] PG 37, 1331–1333 = 2.408–409.

Автобиографические стихи позднего периода приоткрывают перед нами внутренний мир Григория в годы его старости. Он много думает о смысле жизни и о смысле страданий. Как и прежде, он любит предаваться размышлениям на лоне природы:

Вчера, сокрушенный своими скорбями, сидел я вдали от людей

В тенистой роще, и скорбел душой.

Ибо люблю такое лекарство в страданиях,

Охотно беседуя сам со своей душой.

Ветерки шептали вместе с поющими птицами,

Навевая сон с древесных ветвей,

Особенно тому, кто изнемог душой. А с деревьев

Звонкие кузнечики, любимцы солнца,

Оглашали своим треском весь лес.

Рядом была прохладная вода, которая омывала мои ноги…

Я же, увлекаемый парением ума,

Наблюдал в себе такую борьбу мыслей.

Кем я был? Кто я есмь? Кем я буду? Не знаю этого ни я,

Ни тот, кто превзошел меня мудростью…

Я есмь. Но скажи, что это значит? Что‑то от меня уже в прошлом,

Чем‑то я являюсь сейчас, а чем‑то буду, если только буду…

Говорят, что есть страна без зверей, как некогда Крит,

И есть страна, где не знают холодных снегов;

Но из смертных никто никогда еще не мог похвалиться тем,

Что, не испытав тяжких бедствий жизни, перешел отсюда.

Немощь, нищета, рождение, смерть, вражда, злые люди -

Эти звери на суше и на море — все скорби: такова жизнь!

И как видел я много несчастий, ничем не подслащенных,

Так не видел ни одного блага, которое было бы полностью

Лишено скорби — с тех пор, как к горькому наказанию

Приговорило меня пагубное вкушение и зависть противника. [239] PG 37, 755–760 = 2.41–43. В последних двух строках речь идет о грехопадении Адама.

В поздних стихах Григория преобладают пессимистические настроения. [240] Ср. Rapisarda. Pessimismo. Он часто вспоминает о прежних обидах, жалуется на одиночество и болезни, говорит о старости и богооставленности. Нередко слышна в его словах неудовлетворенность сделанным, опасение за то, что останется незавершенным труд его жизни, что некому будет отредактировать и подготовить к изданию его сочинения: