Оливье Клеман - Тэзе. Земля доверия и надежды

Притча о добром самаритянине, где самаритянин — это другой в наиболее резком смысле слова, заканчивается удивительным переворотом. Вопрос, заданный Иисусу в начале, был: «Кто мой ближний?» Но в конце Он задает другой вопрос: «Кто же ближний для попавшего в беду?» Он не говорит: «Кто считает раненого своим ближним?» — но: «Кто оказался ближним для раненого?» В нас есть способность подойти к другому, и, может быть, наше доверие пробуждает в другом глубокое желание тоже войти в тайну сопричастности, ибо человек по своей сути — это сопричастность, человек по своей сути — это любовь. Только он об этом не знает, любовь в тени, спрятана, сошла с пути; и та же самая сила любви, но извращенная, потерявшая из виду конечную цель, становится силой разделения.

У нас есть разум, мы хорошо знаем трудности и проблемы, но мы их встречаем с доверием, с верой, что в человеке есть это глубокое желание — войти в сопричастность, войти в любовь, а значит — и в доверие.

Доверие близко к духу детства, что не следует путать с инфантилизмом. А дух детства это прежде всего ощущение, что мы не сироты. Наши современники себя ощущают брошенными в этом бесконечном мире, среди галактик, черных дыр, где мы начинаемся от обезьяны и устремляемся к небытию! Но Христос нам ясно напоминает: у нас есть Отец, мы можем Ему доверять. Дух детства открывает нас к радости бытия, мы призваны отыскать эту радость бытия в Боге.

Некоторые, конечно, спрашивают себя, как можно радоваться, когда в жизни столько испытаний — война, пытки, голод. Но эта радость бытия выражается в сострадании каждому страданию. Мы часто это переживаем. Представьте, что у вас огромная радость: например, вы узнали, что тот, кого вы любите, спасен. В вас огромная радость, но она не закрывает от вас страдания других. Наоборот, вы становитесь внимательнее, и вы можете одновременно нести в себе великую радость и глубоко войти в невзгоды и страдания ближнего. Тут нет противоречия: радость не противоположна состраданию. Я бы даже сказал, что она его питает: именно потому, что внутри нас живет радость о Христе Воскресшем, мы можем полностью войти в любовь и сострадание. Противопоставлять их неразумно.

Можно чувствовать скорбь и в то же время нести в себе радость. Не «радоваться» (неподходящее выражение, хотя так принято говорить), но «нести в себе радость», зная, что в конце концов последнее слово остается за Воскресением, последнее слово остается за радостью. Еще не все сказано даже во всей земной истории, в здешней реальности жизни: судьбы продолжаются, Царство придет, а значит, можно одновременно нести в себе радость, грусть и скорбь. Крик ужаса человека в застенках судьбы (как в греческой трагедии) может стать воплем Иова, и надо понять, что Бог Сам стал Иовом и открыл всем Иовам в истории пути Воскресения, то есть, в конечном итоге, радости.

Если мы не будем свидетелями радости, человечество утонет — в скорби перед лицом смерти, в лихорадочном стремлении забыться: в эротизме, в наркотиках и прочих видах бегства. Не обходимо, чтобы были люди и общины, такие как Тэзе, свидетельствующие о радости. Это так важно, это может превратить печаль смерти в печаль о Боге, и отсюда растут творческие возможности, уменьшающие зло в мире, хотя борьба против глупости, против ненависти и другого зла никогда не кончится — до конца времен. Борьба неизбежна, и она потому и возможна, что мы несем в себе радость: радость дает силы сражаться.

И не надо винить себя за эту радость. Повторяю: радость не противоположна состраданию, она его питает. Радость приносит жизнь.

Доверие и радость постоянно обновляются в молитве. Апостол Павел призывал «всегда радоваться» (Флп 4, 4), но добавлял, что нужно предать свои заботы и печали Богу в молитве (Флп 4, 6). В одном из своих посланий он говорит даже: «Непрестанно молитесь» (1 Фее 5, 17). Но что значит «молиться непрестанно»?

Этот вопрос задавали с первых веков христианства. Ориген, один из отцов церкви, ставит его в своем «Трактате о молитве». Он говорит, что «молиться непрестанно» значит непрестанно себя чувствовать не одиноким, не покинутым. У нас есть искушение жить в каком–то коконе или норе со своими проблемами, заботами и тревогами. Нам нужно эту нору разломать, вырваться из нее. Сделать это помогает повторение имени Иисуса, что свойственно православной духовности, молитвенный призыв о помощи или песнопения Тэзе. Никодим Святогорец в начале XIX века советовал повторять: «Иисусе, Иисусе, мой возлюбленный Боже!» Выйти из норы помогают «краткие размышления», о которых говорил Николай Кавасила в XIV веке, уже упомянутый мной: я осознаю, что Бог существует и что Он меня любит.

И когда мы не можем молиться, то мы можем принести саму нашу неспособность: «я не могу молиться и приношу Тебе мою немощь. Ты — моя молитва.» Нам надо также понимать, что наша молитва не только в обращении к Иисусу, она — молитва Иисуса, непрестанно обращающегося к Отцу. Если мы действительно не можем молиться, а так бывает, — мы можем Ему отдать эту нашу неспособность, это и будет — молиться непрестанно.

Бог входит в наше удивление, восхищение, беспокойство, тревогу или страдание. И каждый раз мы чувствуем, что мы не потеряны, что в основе всего лежит не ничто, но любовь. Это и есть непрестанная молитва: жить с внутренним убеждением, что в глубине вещей нет небытия, но есть любовь.

Тэзе свободно от стереотипного представления о Боге, который пугает, который осуждает или обвиняет. Этот ужасный образ часто удаляет молодых от тайны Бога. После того, что сказал Иоанн: «Бог есть любовь» (1 Ин 4, 8.16), нам некуда идти дальше — все уже сказано.

Одна из самых страшных вещей в истории христианства — концепция ада как некоего вечного концлагеря, созданного Богом для тех, кто не захотел Его признать, с такой установкой: «А, ты меня не знаешь! Хорошо же, тогда и я не хочу больше тебя знать!» Святой Исаак Сирии, великий мистик VII века, написал, быть может, одно из самых глубоких размышлений о смерти и об аде. Он был епископом Ниневии и, почти совсем потеряв зрение, закончил свою жизнь в монашестве, погруженный в молитву. Он говорит: «Как возможно думать, что Бог создал ад, что Бог создал место скорби, муки, покинутости? Бог может дать лишь Свою любовь. Он дает и будет давать ее всем: она будет все во всех».

В его размышлениях несколько шагов. Первый — что Бог может дать только Свою любовь. Второй — что Божия любовь, смиренно принятая человеком, становится для него бесконечной радостью, это и есть Рай. Но человек может ее и отвергнуть, закрывшись, замкнувшись на самом себе, на своих страданиях, потому что человеку дана свобода, и тогда он переживает тайну, называемую «адом». Пламя ада не что иное, как любовь Божия, но любовь отвергнутая, и она воспринимается как опаляющая. Наконец, третий шаг в его размышлениях — что Бог не справедлив с точки зрения человеческой справедливости, и он вспоминает евангельские притчи, начиная с притчи о работниках одиннадцатого часа, где ясно видно, что справедливость Бога не справедливость человеческая, но это — любовь. И тогда мы можем молиться, чтобы все были спасены.