Кассиан Безобразов - Водою и кровью и Духом

Близкий параллелизм двух явлений заставляет думать, что евангелист прибавил к первому второе, чтобы убедить читателей устами уверовавшего Фомы в том, что явившийся ученикам и преподавший им дар Святого Духа есть действительно Иисус, их Господь и Бог. Служебное значение второго явления подчеркивает основоположное значение первого и полагает ударение на нем.

Но оба явления, особенно второе, возбуждают ряд богословских вопросов, существенных для уразумения Ин. и потому требующих нашего внимания.

Если первое явление Иисуса ученикам неизбежно понимается в контексте как явление Его в Святом Духе, то таким же явлением в Святом Духе представляется и Его второе явление, с которым связано обращение Фомы. Господь пребывает в Церкви во Святом Духе, и Его присутствие в Церкви являет Святой Дух. Об этом свидетельствует многообразный опыт Церкви начиная с Ее сознания себя телом Христовым и жилищем Духа, свидетельствует Евхаристия, в которой члены Церкви причащаются хлеба и вина, ставших истинным Телом и истинной Кровью Христовыми чрез призывание Святого Духа. Свидетельствует, в благодарении Святого Духа, опыт молитвы, достигающий своей вершины в мистическом единении со Христом. Свидетельствует Богодухновенность Писания: в Ветхом Завете — о Христе грядущем, в Новом Завете — о Христе пришедшем, и еще многое другое. Но если Христос пребывает в Церкви, то Он может и являться верующим во Святом Духе. К таким явлениям Христовым после Вознесения надо отнести на страницах Нового Завета прежде всего явление Его апостолу Павлу (Деян. IX и пар.), о чем он и сам недвусмысленно говорит в I Кор. XV. 1. Случай апостола Павла доказывает возможность таких явлений по Вознесении и позволяет отнести к ним, опять-таки на страницах Нового Завета, явление Господа Стефану (ср. Деяния VII. 55–56) и Его явление тайнозрителю Иоанну (Апок. I), а равно и некоторые другие. Попытка провести различие между явлениями и видениями вызывает возражение, а потому и не решает вопроса. И Господь продолжает являться своим верным рабам и до нашего времени.

Такими явлениями Христа во Святом Духе представляются, как сказано, и оба явления Его ученикам, которые были предметом нашего внимания.

Но встает вопрос: не содержит ли евангельское повествование иных указаний, по которым мы могли бы заключить, какое явление Христа в опыте Церкви, преимущественно перед всяким иным, отвечало бы мысли и ожиданию евангелиста?

Святой Кирилл Александрийский сближал прикосновение Фомы с «евлогией», то есть Евхаристией в его терминологии. Это же сближение вытекает из сопоставления некоторых литургических текстов. В службе святому апостолу Фоме в неделю Антипасхи и на протяжении всей последующей седмицы прикосновение Фомы сравнивается с прикосновением к огню, который, однако, не опалил его руки. И эту же мысль мы встречаем повторно в последовании ко Святому Причащению (ср. Канон, гл. 2, песнь 8 и молитва Симеона Нового Богослова): причащение — это огонь, причащающийся — трава, и огонь его не опаляет. Совпадение оправдывает толкование прикосновения Фомы в литургических текстах как прикосновение евхаристическое.

Строго говоря, так ставить вопрос нельзя. Речь идет о толковании Ин., — а в Ин. мы даже не знаем, прикоснулся ли Фома к ранам Христовым или нет. И совсем не встает вопрос о символическом толковании его прикосновения как образ некоего иного общения. Но евангелисту Иоанну могло быть действительно близко понимание общения Фомы с возвратившимся Господом в смысле общения евхаристического. Это вытекает из общего контекста Евангелия. Мы вспоминаем, что в евхаристическом учении гл. VI <-я> его сближает с Вознесением, точнее с Восхождением и с животворящей силою Духа (ср. ст. 62–63). В Евхаристическом контексте действование Духа поставляется в зависимость от Восхождения Иисуса. Когда Господь призвал к общению Фому, Его Восхождение уже совершилось. Он возвратился во Святом Духе и на фоне гл. VI евхаристическое общение было той формой общения, которую действительно преимущественно перед всякой иной должно было предпочесть сознание евангелиста. Прочее восполняет, и продолжает восполнять, неиссякающий опыт Церкви.

После рассказа об обращении Фомы стоят в Ин. два замечательных стиха — XX. 30–31, которые имеют близкое отношение к Фоме, но покрывают и все содержание Евангелия. Евангелист обращает мысль к читателю. Ее цель заключается в том, чтобы они «веровали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и чтобы, веруя, имели жизнь во Имя Его» (ст. 31). Под это заключение подходит все откровение Евангелия. Если это исповедание веры есть богословское выражение веры Фомы, то вера Фомы есть условие его общения с возвратившимся Господом. Это богословское выражение допускает расширение и углубление. Евангелист ссылается на знамения Христа, Его σημεία (ст. 30). Мы знаем, что знамения, символически или типологически, определяют все учение Христово. Ссылка на знамения есть ссылка на учение Христово во всем его объеме и во всей его глубине. Свои знамения Христос совершил перед учениками. Евангелист их сохраняет для читателей. Это то же расширение круга учеников, о котором говорил (ст. ХШ. 20) и молился (XVII. 20) Христос.

Можно было бы думать, что на этом Евангелие кончилось. Однако к разобранным нами двадцати главам во всех наших рукописях, переводах и изданиях прибавляется еще одна, XXI, глава.

С гл. XXI связана критическая проблема. Очень большое число толкователей и историков отрицают ее принадлежность к первоначальному тексту Ин. При этом, как уже было сказано, объективные данные в пользу гл. XXI совпадают с объективными данными в пользу Евангелия в целом. Спор может быть только относительно ст. 25, дополнительно внесенного в кодекс К тою же рукою, какою писан весь кодекс. В остальном текст гл. XXI заверен тем же свидетельством и с тою же силой, как и все Евангелие. Отрицательный тезис критическая наука основала единственно на толковании отрывка XX. 30–31 как заключении Евангелия, которое не оставляло бы уже места для какого-либо продолжения. Однако этим данным внутренней критики могут быть противопоставлены другие, тоже относящиеся к внутренней критике, но обязывающие нас к противоположным выводам. Я не буду подробно излагать материала [85]. Укажу только, что три вопроса, которые Господь задает Петру в гл. XXI, в точности соответствуют его трем отречениям в гл. XVIII и, в частности, их порядку и тем самым оправдывают заключение, что, составляя в гл. XVIII повествование об отречении Петра, евангелист предвидел в точностях и те три вопроса, с которыми Господь обратился к Петру в гл. XXI. Но касается это не только трех вопросов. В той же гл. XXI, призывая Петра к последованию и предсказывая ему мученическую смерть, Господь отправляется от того, что в гл. X им было сказано о себе самом как о Пастыре Добром, полагающим свою душу за овец (ср. X. 11). Гл. XXI оказывается органически связана с Евангелием, и притом не с одной только, а с разными его частями. К некоторым вопросам нам придется еще возвратиться. Мне лично — и не мне одному — подлинность гл. XXI представляется бесспорной.