Максим Шинкарёв - Бездна

— Свободу?! Да в чём же, поясните мне Христа ради!

Я прикусил язык.

— Свободу поступать правильно и неправильно. Или не поступать. Вы всегда знали, что такое хорошо и что такое плохо, верно?

— И что?! Что с того? Меня кто-то учил, как делать правильно?

— А вы просили?

Тишина повисла. Пульс колол в мозг острым шилом.

— Мы всегда начинаем с того, что отрицаем Его. Весь мир для нас, и он под нас прогнётся. А Он — пусть постоит где-нибудь в уголке, и пусть молчит, пусть носа оттуда не высовывает. Он нами наказан. Потому что слишком велик.

Я молчал. Отхлебнул из стакана, который снова был полон. Судя по объёму, я давно уже выпил с бутылку и уже должен был скотски блевать в туалете. Но голова только немного шумела. Я чувствовал себя практически трезвым.

— Пусть так. Вы говорили, что никто ничего не может дать, если Он не хочет. Так?

— Да.

— А теперь говорите, что мир своенравен.

— Да.

— Не противоречит одно другому?

— Нет.

— И как вы это себе представляете?

— Свобода есть у вас, есть и у мира. Иногда мир и вы делаете то, что хотите, и Он позволяет это. Иногда не позволяет. При этом в зачёт идёт не результат.

— Вы меня запутали.

— У вас есть свобода поступить. Поступок всегда происходит в душе. Из души вы вытаскиваете его в разум и оттуда пытаетесь провести в мир. А Он даёт вашему поступку осуществиться в мире или не даёт. Но что бы Он не хотел, в душе вы уже поступили . Помните, я говорил про то, что некоторые удары до жертвы не докатываются?

Я сглотнул. Горло саднило.

— Да.

— Он гасит некоторые удары. Рассыпает. Некоторые ослабляет. Некоторые видоизменяет. Некоторым позволяет докатиться неизменными. Некоторые направляет другим.

— И это любовь?!

— Это любовь. Но не человеческая. Он — не мы. Не вы, не я, не вон бармен. Не ваша мать, не ваш враг, не ваш друг. Он — Бог.

— Тогда зачем называть это любовью?

— Потому что это высшая любовь.

— Вы что, мазохист?

— А вы видели, как мать иногда следит за ребенком, который тащит в рот электропровод? Который она час назад намазала хинином и положила на видное место? Или как даёт ребёнку обжечься о пламя свечи? Зачем она это делает?

Я молчал с закрытыми глазами. Молчал, пока не порвались последние хоть какие-то приличия беседы. Потом ответил.

— Она делает это, потому что ребенку требуется опыт.

Мой голос хрипел.

— Вы простужены. Выпейте.

Я выпил залпом.

Горячая волна обожгла воспалённое горло.

А потом боль прошла.

— Спасибо.

— Бог спасёт.

— Что?

— Спасибо — это сокращённое “спаси тебя Бог”.

Я помолчал.

— Хорошо. И он спасает?

— Да, он спасает. Он учит нас, попуская на нас те или иные испытания.

— Зачем?

— Что зачем? Зачем даёт опыт?

— Зачем нас испытывать? Он же — Бог? Он же знает нас, верно?

Мой собеседник усмехнулся.

— Испытание — старое слово. Пытать — это познавать. Испытать — это познать. Испытания, что он посылает нам — это возможности познать себя. Себя, мир, Его. Увидеть. Почувствовать. Осознать.

— Вы буквоед.

— Не обижайтесь.

— Хорошо. Продолжайте, прошу вас.

— Он ведёт нас через мирской океан, обучая и созидая. Созидая — потому что мы сотворены по образу, а по подобию ещё не стали.

— Мы можем быть подобны... Ему?

Мой собеседник посмотрел мне в глаза.

— Я верю, что да. Но не факт, что будем, и если будем, то все. Ад полон нами.

Я вздрогнул.

— А зачем — Ад?

— Это место наказания.

— Наказания? Вечного?

— Нет. До Страшного Суда.

— А потом?

— Ему видней, но есть версии, что те, кто будет осуждён, уйдёт в небытие. А может, встанет в ряды демонов. Есть разные версии в книгах. Но для нас это не так важно.

— Неважно?!

— Мы ещё здесь, так что нам нужно держаться подальше от Преисподней, тогда этот вопрос останется для нас истинно академическим до поры.

— Так просто?

— Нет смысла усложнять. Он всегда прост.

— Вы это знаете?

— Я верю в это на основании собственного опыта. Иного ответа вам никто не сможет дать.

— Вы до сих пор во сне ходите по Аду?

— Нет. Сплю без сновидений.

— Отпустило?

— Не совсем. Я вижу Ад, когда закрываю глаза. Раньше это помогало его не видеть, а теперь — наоборот. Стоит мне закрыть глаза — он смежил веки — и я вижу его. Прямо здесь — он махнул рукой перед собой.

Я отшатнулся. В воздухе поплыл еле слышный тягучий гул, и ноздрей моих коснулся запах горящей серы — я помнил его по лагерю, когда горели вагоны.

— Кстати, вы зря оставили татуировку. Она вам больше не нужна.

Я посмотрел на стол.

Лёд в стакане давно растаял.

— Эй, господа, вы скоро? — спросил бармен.

— Ещё минут десять, — сказал мой собеседник.

— Хорошо, — отозвался бармен и снова уткнулся в телевизор.

— Это что-то нетипичное, — сказал я, — обычно он выгоняет всех ровно в час.

— Он часть мира, значит, сейчас мир, а значит, Он — хочет, чтобы мы договорили.

Я почувствовал, что мой вопрос становится мелким и ненужным.

— Значит, Он любит нас и даёт нам опыт? И наше отношение к этому не идёт в расчёт?

— Не совсем. Он всегда знает, что мы можем вынести и куда это нас может обратить. Может, но не обязано. Как и мать, следя за ребенком, который тянется к пламени, уже держит наготове мазь и повязку, пусть и не зная, понадобится она или нет.

— Но Он знает?

— Знает. Он видит все варианты. Поэтому Он всегда готов.

— Почему же тогда бывает, что умирают дети?

— Мы с вами не знаем. Но это его мир, значит, для этого есть причина. Для всего есть причина.

— Вы себя уговариваете?

Он закурил новую сигарету.

— Есть притча. Один монах молился Ему и корил Его за то, что неправедные преуспевают, а праведные живут в нужде и поношении. И когда он закончил молитву, то спросил — почему так? И раздался голос: хочешь понять — смотри. И монах стал невидим.

Он постучал по сигарете, сбивая пепел.

— Это что, шутка такая? Типа дзенского коана?

— Он увидел себя в незнакомом месте — в кроне развесистого дуба, стоящего у дороги. Был летний день, полдень, и солнце палило. По дороге ехал сытый, уверенный человек. На хорошей лошади, в хорошей одежде. Он подъехал к дубу, привязал лошадь, сел в тени и вынул из сумы еду. Поев и отдохнув, он сел на лошадь и поехал дальше.

Мой собеседник отхлебнул из своего стакана.

— Под дубом остался выпавший кошелёк с деньгами, плотно набитый. Монах хотел окликнуть богача, но не смог — был не только невидим, но и безмолвен.

Он пошевелил стакан. Остатки льда стукнули друг о друга.

— Тем временем на дороге появился другой путник — пешком. Неплохой, но потёртый кафтан, сумка на плече. Он тоже сел в тени перекусить, но увидел набитый кошель. Развязав, он увидел внутри золотые монеты. Завязав ремешок, он сунул кошель за пазуху и убежал. Монах смотрел.