Максим Исповедник - Творения

Что же может быть, как я уже сказал, страшнее для глаз и ушей христиан, чем это — племя жестокое и чуждое, отваживающееся поднимать руку на Божие наследие? Но это произошло по множеству наших прегрешений. Мы ведь не «жили достойно благовествования Христова» (Флп 1:27). Все мы согрешили, все поступили беззаконно, все оставили Путь заповедей (Дан 9:5), сказавший: «Я — путь» (Ин 14:6), и озверели друг на друга, не ведая благодати человеколюбия и таинства страданий, понесённых ради нас воплотившимся Богом, и пошли по стезям непроходимым (Прем 5:7), то есть утверждались расположением воли в постыдных страстях (Рим 1:26). Но станем бодрствовать и молиться, чтобы сердца наши не отягчались ещё больше объядением и пьянством (Лк 21:34). [312] Ведь объядение— это колебание в слове веры со временем и гонение, а пьянство — отвержение рассуждений, следующих природе, которые естественно приводят к истинному познанию сущего, когда душа по вялости сгибается под ударами испытаний и, помрачившись, колеблется, как я сказал, в вере. Если же мы будем молиться и бодрствовать,<544>вера в Господа нашего и Бога Иисуса Христа у нас укрепится, ибо мы увидим и на собственном опыте воспримем осуществление того, что Он предсказал, и отнюдь не будем поражаться и колебаться в душе, как если бы претерпевали нечто, несогласное с обещанием, но возымеем ещё более твёрдую веру, видя, как на деле исполняется предсказание Господа. Если же осуществление предсказанного может приводить к укреплению веры, то и мы должны ещё больше укрепить нашу веру из‑за происходящего, обнаруживая, что была сказана истина, и исповедать Бога пред людьми, вовсе не опасаясь никакой смерти, чтобы и Он исповедал нас перед Отцом (Лк 12:8) и принял как спасённых добрым исповеданием, которому Сам положил начало для изображения наших благ, «свидетельствуя перед Понтием Пилатом и исповедуя доброе исповедание» (1 Тим 6:13), которому мы да удостоимся подражать с Его помощью, если придёт такое время, не стремясь опрометчиво к опасностям ради слова благочестия, а, насколько возможно, избегая испытаний — и ради того, чтобы щадить преследователей, и ради познанной на опыте присущей нам природной слабости, и воспитывая подобных младенцам, и ожидая призывающего Бога — Слова, Который, незримо помогая борющимся, как велит закон, за благочестие, проходит путь мученичества, ибо Он один в силах победить чувства и природу; ведь ясно, что мученичество — это победа над чувствами и природой, и из него является возмущение ума и рассудка против страстей, которое укрепляет жажду Бога, чудным образом убеждающую любящих перейти через смерть к Желанному, при Котором да удостоимся стать, сияя исповеданиями Его, неразлучными с нами и при исходе отсюда, [313] и при переходе в мир бесконечный — молитвами и заступничеством всесвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии и всех святых. Аминь.

Говорит, что употребляющий выражение «две природы» только для изъяснения различия во Христе выступает против Нестория, а произносящий выражение «единая воплотившаяся природа Бога — Слова» отвергает разделение Нестория. Ведь тот, кто равно избегает нечестия обоих, употребляет два выражения.

Богоугоднейшему господину диакону Косьмс убогий Максим желает радоваться. Раз уж мы ведём пространные речи о Божественном воплощении, затронувшие и те сложные вопросы благочестия, по поводу которых ты, человек Божий, попросил моё убожество сказать, что есть общее и всеобщее и что частное и особое, чтобы из этого нам стал ясен весь логос соединения, то я от себя вообще ничего не скажу, а чему научился у Отцов, то и говорю, ничуть не изменяя их учения об этих вещах.<545>

Общее и всеобщее, или же родовое, по учению Отцов, — сущность и природа; они ведь говорят, что обе тождественны друг другу. Особое же и частное — ипостась и лицо; ведь по их мнению они тождественны друг другу. И великий Василий изъясняет это Терентию и пишет: «Если же и мы должны кратко высказать наше мнение, то скажем, что в каком отношении находится общее к особому, в таком и сущность к ипостаси. Ведь каждый из нас и причастен бытию по общему логосу сущности, и по собственным качествам есть такой‑то и такой‑то» [1578]. А ещё он же, разъясняя то же самое Амфилохию, говорит так: «Между сущностью и ипостасью та же самая разница, как [314] между общим и индивидуальным. Вот, как животное относится к такому‑то человеку» [1579]. И далее: «Утверждающим, что сущность и ипостась — одно и то же, необходимо приходится признавать различными лишь лица» [1580]. И ещё он, поучая некую послушницу (κανονικών τινα),пишет ей, толкуя смысл слова «единосущный»: «Выражение же это самое даже и Савеллиево зло исправляет. Оно ведь устраняет тождественность ипостаси и вводит совершенное представление о лицах; ведь ничто не единосущно самому себе, но одно другому. Так что оно хорошо и благочестиво, потому что разграничивает особенность ипостасей и устанавливает неизменность природы» [1581]. Опять‑таки и во втором послании к неокесарийцам он учит: «Ведь следует знать, что как не признающий сущность общим впадает в многобожие, так и не допускающий особенность ипостасей возвращается к иудейству» [1582]. И ещё в том послании, в котором убеждает Евстафия Армянского [1583]подписаться, пишет, кажется, ясно: «Так что надлежит ясно исповедовать, что верят по словам, изложенным нашими Отцами в Никее, и по здравому смыслу, обозначаемому словами. Есть ведь некоторые люди, которые и в этой вере хитрят со словом истины и к своему замыслу притягивают разумение вероучительных слов. Так вот и Маркелл осмелился, кощунственно мысля об ипостаси Господа нашего Иисуса Христа и толкуя Его как пустое название, заявлять, что от них [1584]берёт начало его скверное понятие о единосущии. А некоторые из последователей ливийца Савеллия, полагая, будто ипостась и сущность — одно и то же, отсюда с натяжкой выводят основания для сочинения своего кощунства, — из того, что в вероучении записано: «А если кто скажет, что Сын Божий — иной сущности или ипостаси, того анафематствует святая соборная Церковь». Те [1585]ведь не сказали, что сущность и ипостась — одно и то же. Ведь если оба слова выражали одно и то же понятие, какая была нужда и в том, и в этом? Ни ясно, что одни отрицают, что Сын<548>из сущности Отца, другие утверждают, что [1586]из некоей иной ипостаси [315] — так что и то, и другое они отбросили, как чуждое церковной мысли. Ибо изъясняя свою мысль, они сказали, что Сын — из сущности Отца, но не прибавили ещё 'из ипостаси'. Так что одно слово употреблено для устранения лукавого понимания, другое же выражает спасительное учение» [1587].