Максим Исповедник - Творения

Максим должен был разрубить этот узел, т. е. отказаться от старой терминологии, приписывающей Христу «гноми» и на этом основании — одну ипостасную волю. Что же касается опасности дать лазейку ереси агноитов (из‑за лишения Христа «гноми» [1809]), то в ТР 19 Максим разрешает этот вопрос, как замечает А. И. Сидоров [1810], прибегая к уже разработанному им в ТР 20 понятию относительного усвоения. Укоризненное неведение, как, например, в момент Гефсиман- ской молитвы, когда Христос молился так, будто не знал, возможно или нет, чтобы Его миновала чаша, — Он усвоил лишь «относительно» [1811](о сути такого усвоения мы уже писали).

Возвращаясь к гипотезе Лурье, можно сказать, что, судя по его изложению этой истории, хотя Максим и справился с апорией Феодора, сам факт того, что монофелиты основывались на обусловленности единства воли во Христе единством Его «гноми», с чем Максим, как считает Лурье, столкнулся, отвечая на апорию Феодора, побудил Максима отказаться не только от учения об одной ипостасной воле Христа, но и об одной «гноми», понимаемой им, по мнению Лурье, как «сознание». При этом Максим мог уже не опасаться дать лазейку ереси агноитов (против которой и было выдвинуто представление о «гноми» у Христа), поскольку в рамках учения об относительном усвоении ответил на ересь агноитов по — своему, в рамках диофелит- ской христологии.

Конечно, гипотеза Лурье не дает исчерпывающего объяснения причин перехода Максима на позиции безальтернативного диофе- литства (т. е. его отказа от унитарных выражений). Ведь отрицание наличия у Христа «гноми» еще не обязательно означает отказ от унитарных выражений. Не столь очевидно, хотя и возможно, что для Максима эти выражения имели какое‑то отношение к представлению о единстве сознания Христа. Хотя, с другой стороны, как мы видели, унитарные формулы объяснялись Максимом исходя не из представления о наличии у Христа «гноми» [1812], но из представления об обо- жении во Христе человеческой природы и ее воли. Так что гипотеза Лурье, хотя и может служить для объяснения отрицания Максимом «гноми» у Христа, но не для объяснения перехода на позиции полного отказа от унитарных формул.

Как мы сказали выше, предположение Батреллоса о церковно — политических и полемических причинах перехода Максима на новые позиции и предположение Лурье, дающее объяснение причин отказа Максима от «гноми», на наш взгляд, дополняют друг друга. Максим отказался от «гноми» у Христа (чтобы не давать лазейку монофели- там, обосновывающим наличием «гноми» свое учение об одной воле у Христа [1813]), и в то же время — от унитарных формул (чтобы выступить единым фронтом с христианами на Западе). Такими нам представляются вероятные мотивы перехода Максима к новой для него концептуальной парадигме, несомненно совершенного им в период 643–645 гг. и ставшего очевидным в Диспуте с Пирром.

Проиллюстрировать этот переход можно сравнивая трактовку «Богомужнего» действия, которую Максим давал в Трудностях к Фоме 5 в 634 г., с тем, как он трактует это действие одиннадцать лет спустя, в Диспуте с Пирром. В Трудностях Максим подчеркивал, что Христос ничего не делал только как Бог или только как человек, т. е. что человеческое Он совершал по — Божески, а Божественное действие проявлялось Его плотью. Именно эти два рода действий: совершаемое по — Божески человеческое и проявляемое через плоть Божественное, он называл «Богомужними». Теперь, в Диспуте с Пирром , он повторяет, что «при отрицании крайних начал» (т. е. того, что Христос не совершает ничего только как Бог, или только как человек) «не образуется ничего среднего» [1814], но при этом уже не говорит о том, что Христос совершает человеческое по — Божески, а Божественное через плоть, и что именно это называется «Богомужним действием», но подчеркивает, что у Христа одно — Божественное — действие с Отцом, а другое — с нами [1815].

Однако чуть выше, толкуя Ареопагита, Максим, как и в Трудностях к Фоме , говорит о взаимопроникновении природ и «неизреченном единении» [1816]действий; с другой стороны, он и прежде вел речь о двух природных действиях (одно из которых общее у Христа с Отцом, а другое с нами). Казалось бы, речь может идти не более чем о смещении акцентов, но не о радикальном изменении парадигмы. Чтобы заметить это изменение, надо принять во внимание предысторию трактовки Максимом формулы Ареопагита.

В Трудностях к Фоме , поскольку спор шел о 7–й глав ъ Девяти глав Кира, толковавшем «Богомужнее действие» Ареопагита как одно, Максим отвергал именно такое («унитарное») толкование, показывая, что у Ареопагита речь на самом деле идет о двух, несводимых друг к другу, родах «Богомужнего» действия: примерами одного являются чудотворения, другого — страдания.

В произведениях 640–642 гг. (ТР 20, 7 и 8) Максим сосредоточен на отстаивании уже не того, что выражение Ареопагита не унитарно, а того, что даже унитарные формулы при правильном их понимании не исключают (вопреки сторонникам Экфесиса) возможность говорить о двух энергиях и волях. При этом Максим считает не только возможным, но и нужным «сращенность» и «единенность» двух природных энергий и воль Христа характеризовать словом «одна». Это коррелирует с теорией обожения, разработанной им ранее, в частности, в Трудностях к Иоанну , где, говоря об «одной энергии Бога и святых», Максим усматривает того же рода единство между человеческой и Божественной волями Христа (см. выше прим. 11).

Итак, в 640–642 гг. Максим признает унитарные формулы и даже считает их необходимой частью православного исповедания. Иначе обстоит дело в Диспуте с Пирром. Здесь Максим ни эксплицитно, ни имплицитно не возвращается к своему представлению о двух родах «Богомужнего» действия [1817]. Диоэнергизм Максима теперь основывается на отрицании мыслимости в качестве «одного» именно природных (т. е. Божественного и человеческого) действий (иначе его основные доводы в споре с Пирром не имели бы силы). И именно исходя из такой постановки вопроса он отвергает любую унитарность. Вполне ожидаемо эта смена позиции Максима проявляется и в том, что святоотеческие унитарные формулы он теперь трактует, как мы видели, не так, как делал это в сочинениях до 643 г.

Косвенным показателем произошедшей перемены является и заключительная часть Диспута , начинающаяся с предложения Пирра говорить об «одном действии» во Христе на том основании, что человеческое действие в отличие от Божественного, которое движет всем творением, является не действием, а претерпеванием [1818]. Этот аргумент интересен тем, что не кто иной, как Максим в Трудностях к Иоанну 7 утверждал: «Все, что возникло, претерпевает движение, не будучи самодвижным», [1819]. Как это ни удивительно, Максиму удается убедить Пирра в ошибочности и этого, последнего его довода в пользу «моно- энергизма» [1820]. Хотя, признает Максим, отцы действительно, говоря о движении нашей природы (единственным источником которого является Бог), утверждали, что она не самодвижна [1821], и в этом смысле именовали человеческое движение «претерпеванием» (Максим и теперь не отказывается от этого утверждения [1822]), однако те же отцы, имея в виду нечто «отличительное выявляющее единообразие во всех [ипостасях] одного вида», называли это движение «действием». И поэтому, чтобы не ставить под вопрос единосущия Христа нам, необходимо говорить, что у Него было человеческое действие, коль скоро и о всех людях говорят, что их природа обладает одним и тем же действием [1823]. Удовлетворенный этими свидетельствами отцов, Пирр с готовностью сдается [1824].