Иржи Лангер - Девять врат. Таинства хасидов

Хасиды сознают, что не все рассказанное ими о своих святых происходило на самом деле; но это не имеет никакого значения. Если, скажем, какой-нибудь святой в действительности не совершал чуда, о котором идет речь, то все равно это чудо такого рода, что только он, и никто другой, способен был его совершить. Рабби Нахмен из Брацлава совершенно определенно заявляет, что «отнюдь не все сказанное (например) о святом Бааль-Шеме правда, но, даже если это и неправда, свято уже одно то, что так рассказывают об этом святом набожные люди». Человек, продолжает рабби Нахмен, в течение всей жизни постоянно погружен в магический сон и способен очнуться от него, лишь рассказывая о святых.

Хасидские святые словно вдохнули свою душу в легенды, которые из уст в уста передаются народом. Поэтому хасидские легенды с большей достоверностью рисуют характеры своих героев, чем их поступки, совершенные в действительности, или слова, реально произнесенные.

Если в этой книге я рассказываю о хасидских святых отнюдь не в жалостных печальных интонациях, то делаю это в соответствии со стилем хасидских рассказчиков, которые никогда не пренебрегали юмором, если, конечно, он был уместен. Надеюсь, мне простится и то, что в расположении отдельных рассказов я руководствуюсь иным, не хронологическим порядком. Извинением мне может послужить изречение Талмуда, что «нет до и нет после в слове Божием». Рифмованные строки, предваряющие каждую главу книги, созданы по образцу старых еврейских книг, в которых использовались подобные стихотворные восхваления выдающихся раввинов. Подлинному основателю хасидизма, Бааль-Шему, чей дух возносится над всеми нашими рассказами, в этой книге не отводится специальных глав. Поэзия его легенд, конечно, чище, истины, провозглашенные им, возможно, глубже, чем афоризмы его последователей. Однако я прежде всего хотел ознакомить читателей хотя бы с некоторыми более близкими нам по времени представителями хасидского движения. Кроме того, меня привлекала возможность опубликовать среди прочих и те истории, которые, скорее всего, никогда не были зафиксированы — даже на иврите — и которые я узнал лишь из устной традиции.

Эта книга не ставит своей целью дать философский анализ хасидского учения. Конечно, утомить читателя и злоупотребить его терпением легко, но это дело отнюдь не богоугодное. Я хочу скорее позабавить читателя и одновременно сообщить ему кое-какие достоверные сведения. Таким образом, последняя часть этой главы не предназначена для простого любителя, а написана прежде всего с целью предвосхитить недоброжелательное отношение к ней господ ученых философов и многоуважаемых критиков.

Хасидизм — это популяризированная каббала. Особый вид народного, отчасти догматического пантеизма, пронизанного тайным очарованием идеи раввинистического неоплатонизма и вытканного тонкими псевдопифагорейскими нитями; все это, изобретательно привитое к старому стволу ветхозаветного и талмудического еврейства, выросло в полумраке неведомых условий далекой древности — в Палестине, Египте или Месопотамии — как неприметное растение. Затем оно было пересажено в романтическую среду католической и арабской Испании, а позднее вновь вернулось в Палестину. Но расцвело оно только в последние два столетия на плодородной почве славянского северо-востока Европы, где-то в тени карпатских лесов и на украинских равнинах, превратившись в пышное разветвленное сказочное дерево, чьи цветы столь удивительны по своему разнообразию. Мы располагаем очень немногими надежными историческими датами. И основная проблема здесь упирается во время и место написания самой важной каббалистической книги Зогар , которая появилась в конце XIII столетия в Испании и была выдана за древнее сочинение палестинского происхождения. Дискуссия, развернувшаяся по поводу издания этой книги, сродни спору о происхождении кралодворской и зеленогорской рукописей [9] Подделки под собрание средневековых чешских песен, будто бы открытые филологом Вацлавом Ганкой (1791–1861), видным деятелем чешского национального возрождения. , до сих пор еще не окончена. Ицхак Лурия Ашкенази, обозначенный в наших рассказах как «святой Ари», великий проповедник каббалистических доктрин, родился в Иерусалиме в 1533 году и умер в Сафеде (Цфате) в 1572-м. Его учение, которое затем было отредактировано Хаимом Виталем Калабрезе, его учеником, сыграло очень важную роль в возникновении хасидизма.

Хасидская каббала во множестве аспектов смыкается с философией платонизма и неоплатонизма: в концепции «сфер», в доктрине о сжатии Бесконечности до сотворения миров, в понимании всех явлений в символическом ракурсе (как и в аллегорическом объяснении Священного Писания) и так далее. С пифагорейскими философами каббалисты сближаются в вопросах веры в творческую силу цифр (и букв), а также в их учении о переселении душ. Здесь наблюдается заметное сходство с брахманизмом и буддизмом. Однако в отличие от этих систем лурианская каббала учит, что душа человеческая может воплотиться не только в животных, но и в растениях, воде и минералах. Связь каббалы с индийскими упанишадами прослеживается, например, в доктрине о мирах, предшествовавших сотворению мира нашего, а в своем учении, делающем упор на мирообразующие принципы мужественности и женственности, каббала напоминает одну из форм китайского мистицизма (Лао-Цзы). Мысль, что человек сотворен по образу и подобию Божиему, приводит каббалистов к таким представлениям о микрокосмосе, какие мы находим у Аристотеля и Платона или, скажем, у католического мистика Николая Кузанского. Подчеркивание постоянной радости как главного этического жизненного принципа объединяет хасидизм с мистикой магометанских суфий, а основной функцией, какой обладают таинственные «имена» Бога и ангелов, каббала в конечном счете приближает нас к эфиопской и, пожалуй, к древневавилонской магии.

В народном хасидском мистицизме эти элементы мы находим столь тонко рассеянными и столь разработанными, что с первого взгляда их присутствие почти неуловимо. Поэтому мы не могли бы сказать, что хасидизм — это всего лишь некая неорганичная мешанина идей из мистических мировых систем. Хасидизм, скорее всего, — море, в которое вливаются мистические течения, но лишь где-то глубоко — на подсознательном уровне. В принципе можно реконструировать мосты, связывающие хасидизм с мистическими центрами, удаленными от него по времени и месту. Однако общее впечатление, какое он создает, столь монолитное и своеобразное, что сомнения в его оригинальности по большей части рассеиваются. Хасиды, конечно, указывают — и вполне справедливо — на то, что элементы их учения в той или другой форме содержатся уже в древнем Талмуде и частично в Священном Писании. Для подкрепления этой точки зрения уместно заметить, что и некоторые христианские богословы Средневековья считали иные греческие философские системы восходящими к еврейским истокам. В новейший период истории, пожалуй, только Ницше убежденно говорил о еврейском влиянии на философию Платона. В древние века чуть ли не совершенными пифагорейцами были ессеи , как явствует из трудов Иосифа Флавия.